Борис Подопригора - Запомните нас живыми
Обзор книги Борис Подопригора - Запомните нас живыми
Борис Подопригора
Запомните нас живыми
ПЛАНШЕТ ПОЛКОВНИКА
Перед нами – публицистические и поэтические откровения – оперативная аналитика и зарисовки с «натуры»… Они нам нужны, чтобы с сегодняшним опытом осмыслить наше прошлое. Чтобы вспомнить себя молодыми. И еще. Они интересны судьбой автора – военного интеллигента, участника событий в семи горячих точках – Африке и Афганистане, Таджикистане и на Балканах, Чечне и Абхазии…
В 2004 году Борис Подопригора стал одним из авторов телесериала «Честь имею!..», удостоенного высших телевизионной и кинематографической премий страны – «ТЭФИ» и «Золотой орел». Написанный им в соавторстве с Андреем Константиновым роман «Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер» критика назвала литературным памятником воинам-афганцам. Диапазон служения ныне советника главы Республики Карелия Бориса Александровича Подопригоры охватывает экспертное сообщество Госдумы, университетскую кафедру и журналистику.
В его офицерском планшете вместе с тремя вузовскими дипломами и тремя орденскими книжками, шестью книгами и киносценариями, многими сертификатами научных и общественных отличий особое место занимают творческие блокноты. Они испещрены торопливыми, мало разборчивыми пометками, узнаваемыми по прямым включениям с мест драматических событий последних 30 лет.
Летом 2002-го в чеченской Ханкале я застал замкомандующего 100-тысячной воюющей группировкой полковника Подопригору, разговаривавшего по правительственной связи. Рядом с рабочим журналом был раскрыт его седьмой – чеченский блокнот. В таких истершихся блокнотах закладывалась документальная основа военного романа или лирической, почти гламурной зарисовки – на контрасте с только что пережитым эпизодом войны.
Наши с ним знакомые считают, что творческая биография автора началась в Афганистане, с публикации в газете 5-й гвардейской мотострелковой дивизии стихов только что вернувшегося с «боевой реализации» «джаграна (майора) Бориса». А еще – с его встреч с известными среди шурави (так нас называли в Афганистане) бардами Виктором Верстаковым и Михаилом Михайловым. Афганский блокнот – первый в смысле самопостановки автором задачи на Судьбу, уточнения замысла боевого применения Слова. Емкого, как текст военной присяги. Искреннего слова русского офицера и поэта.
Андрей Эдоков,редактор-составительТОЧКА ОТСЧЕТА.
Вместо предисловия
15 февраля 1989 года мне, в то время офицеру взаимодействия с военными наблюдателями ООН в Афганистане, довелось участвовать в эвакуации их наблюдательного поста из примыкающего к советской Кушке афганского местечка Турагунди: пост размещался в первой со стороны границы бывшей экспортно-импортной конторе. В обязанности ооновцев входило официально удостоверить «прекращение статуса пребывания иностранных войск» по западному маршруту их вывода. Основные силы 40-й армии во главе с командармом Борисом Громовым выходили в узбекский Термез, поэтому туркменская Кушка символом завершения афганской кампании не стала. Утру 15 февраля предшествовала нервная бессонная ночь. Накануне вечером ооновцы попросили главного по западному маршруту – замкомандарма-40 генерала Николая Пищева – усилить охрану наблюдательного поста: по своей линии они получили предупреждение, что напоследок могут быть неприятности. На что генерал, меньше всего озабоченный дипломатией, насупленно бросил: «Трусите, что ли? Вон, смотрите, ближайшая колонна – метров в пятистах» (на самом деле – в километре с гаком). Потом, слегка подобрев, кивнул в мою сторону: «С вами целый боевой майор. Чем не охрана? Давайте…»
Стрельба действительно не смолкала до утра. Скорее всего, так шурави прощались с Афганом, а не моджахеды – с шурави. Вообще говоря, кто из афганцев – за кого, в то время определить было уже трудно. Слава Аллаху, фактический контроль над Турагунди уже некоторое время осуществляли местные «договорные» туркмены, относившиеся к шурави лучше, чем к пришлому правительственному воинству.
Правительственные охранники поста думали в основном о себе: могли и уйти туда, где теплее. Так, надо сказать, и произошло в последнюю ночь. Все, что мы могли предпринять, – это запереть двери-окна и спуститься в полуподвальный туалет: решили, что стенки от кабинок сыграют – в случае чего – роль пулеулавливателей. Чушь, конечно, но как себя успокоить? Там, за принесенными партами и на топчанах, коротали время кто как. Ооновцы в десятый раз перепаковывали свои пожитки, отделяли собственные от двух разновидностей казенных: сдаваемых афганцам и берущихся с собой – так, чтобы радиоточку демонтировать перед самым отъездом. Я с неистовостью ограниченного во времени фаталиста писал стихи. Попутно прикончил пару пачек сигарет: сначала каких-то «фирменных», потом НЗ, то есть выдаваемых вместе с пайками – «Охотничьих»… За 6 копеек.
…Где-то в 9.20 – 9.30 мимо последнего на маршруте ооновского поста прогромыхал тягач технического замыкания нашей последней колонны. В отличие от головных машин с транспарантами типа: «Встречай, Отчизна, сыновей!» или «Я вернулся, мама!», последнюю украшала самодеятельная надпись: «Ленинград – Всеволожск»: наверное, оттуда призывался последний рядовой шурави, покинувший Афган через речку Кушку. Афганские охранники – человек семь – лениво подтянулись к посту часам к девяти. Причем почти сразу после выхода нашей последней машины стали весьма настойчиво добиваться от меня «прощального бакшиша» – в виде автомата АКСУ. Настроения это также не поднимало, хотя до самой «ленточки» было всего метров четыреста. Правда, потом их внимание переключилось на подлежащую сдаче ооновскую утварь: калориферы, посуду, постельные принадлежности. Так на афганском берегу 50-метровой речки Кушки за непроглядной снежной пеленой остались, помимо самих афганцев, трое лишних: двое ооновцев и я. Охранники спустились осваивать «наш» подвал. Возникла тишина, надо сказать, жутковатая. Неужели в круговерти последних забот о нас просто забыли?
Ан нет: где-то в 9.50 со стороны границы из-за снежного занавеса вынырнули две машины – уазик и за ним полупустой «Урал». Затормозили у ооновского поста, задним ходом придвинулись к крыльцу, и выскочивший из уазика невысокий плотный майор оголтело налетел на меня с просьбой найти простыню. Тут же с подножки «Урала» соскочил классический отечественный прапорщик. По-видимому, получив взбучку за то, что своевременно не забрал ооновский скарб, он отнюдь не с благим матом приступил вместе с водителями к погрузке, и этим наблюдателей скорее воодушевил, чем смутил. На крыльце поста уже часа три стояли три-четыре объемные коробки и сколько же чемоданов, которые мы по очереди охраняли. Ооновцы – ими были подполковник фиджийской армии Альфред Туатоко и канадский майор Дуглас Майр – под предводительством решительного прапорщика помогали «такелажникам» без зримо подтверждаемого осознания своей причастности к факту истории.
Кому и для чего понадобилась простыня, я не понимал и скорее автоматически вступил в переговоры с афганскими охранниками. Они тем временем вытаскивали из полуподвала коробку с утварью, оклеенную фирменной лентой с эмблемами UNGOMAP – United Nations Good Office Мission in Afghanistan and Pakistan – Миссии содействия ООН в Афганистане и Пакистане. Сошлись, помнится, на пачке «Уинстона», принадлежавшей канадцу, к слову сказать, весьма экономному. «Урал» столь же стремительно растворился в снежном тумане. В мозгу зафиксировалось что-то вроде: «Найдете нас на вертолетной площадке».
Приблизительно в 10.00 двинулись впятером: на переднем сиденьи водитель и майор с простыней и в огромных рукавицах, кажется, предназначаемых для аэродромного состава; на заднем – оба ооновца и я. Последнее тогдашнее впечатление об Афгане: сухой пожилой пограничник, закутавшийся в старорежимную английскую шинель. Не поднимая глаз, он что-то невозмутимо ел из алюминиевой кастрюли, сидя у черно-красно-зеленого шлагбаума, не опускавшегося за последние две недели. На мое «Худо хафез! – Прощай, Афганистан!» он нехотя взглянул из-под фуражки с широким зеленым околышем. Метров через двадцать, уже на нейтральной полосе, то есть на самой «ленточке», машину лихо остановил советский полковник со среднеазиатской внешностью, как выяснилось, великий режиссер от природы. Он-то и вытащил майора вместе с простыней на заснеженную дорогу. Поодаль от полковника стоял его, возможно, водитель – с фотоаппаратом. Следом за майором вышли остальные. Поприветствовав ооновцев, кстати, по-французски, полковник с достоинством, я бы сказал, со смаком, расстелил – благо не было метели – простынку за нашим уазиком. Мы, русские-советские, безо всякой команды почти одновременно вытерли о нее ноги. Полковник сказал что-то матерно-хлесткое, типа: «Ну, что, ребята, кажется, войне КОНЕЦ!» Это слово у нас обогащает многие эмоции. Простыня так и осталась лежать на снегу…
