Борис Подопригора - Запомните нас живыми

Недоеденный арбуз ташкентской пересылки.
Маленький образ. Потерянный? Брошенный?
На полу таможенного зала.
С Богом!
Бесцветное марево Кабула.
Краски, непривычные для европейского прищура.
Ультрафиолетовые силуэты над палящим асфальтом.
Развевающиеся одежды дерзко красивых героинь Шахерезады.
Лицей.
Орлиный профиль. Зеленая чалма.
Семенящие фигуры в черном.
Нейлоновые сетки паранджей.
Шариат.
Синий искореженный троллейбус.
С персидской вязью маршрутной таблички.
«…конечно же, нелепо кричать тебе на весь троллейбус:
“Привет!”»
Разноцветные пунктиры вагончиков – дуканов.
Изящные блюдца японских динамиков.
Сытные туши аполитичных дынь.
Дуканщик деловито перекрашивает
красный прилавок в зеленый.
Конформист?
Восток – дело тонкое.
…не тоньше купюры.
Настырно гудящие «тойоты».
Величаво жующие горбатые коровы.
Жонглер – регулировщик в черном галстуке.
Хозяин пяти углов.
Дворец Амина на торжественном возвышении.
Если пристроить к нему одиннадцать таких же,
получится здание Двенадцати коллегий.
Зачем? Диктаторы управлялись сами.
Пристегните ремни.
Вы умеете пользоваться парашютом?
Спирали черного гула.
Янтарные огни удаляющегося пригорода.
«Меняю Купчино на Юго-Запад».
Дрожащий тюльпанчик пилотского ночника.
Ослепительные ромашки полуночных перестрелок.
…к сердцу прижмет, к черту пошлет…
Какая из них Венера?
Соблазнит одним взглядом.
Чтобы не думал о «стингерах».
Буру бэхайр. Счастливого пути!
Барбухайка. Мерседесовский кузов на зиловском шасси.
Интеграция в действии.
Аллах. Аляповатая автомобильная наклейка.
Генералиссимус ветрового стекла.
Унылая пятитонка глиняных куполов.
Бирюзовые фонтаны минаретов.
Какого цвета Герат?
Наверное, старой Бухары.
Могила Алишера Навои.
Бесмелля-оль-рахман-оль-рахим. Вечность.
Четки, барельеф Ленина, пистолет.
Стол секретаря горкома.
Кто кого?
Цок, цок, цок, грузовое такси иранского квартала.
Рубиновые гранаты по курсу за рубль – чек – 5  кг.
5,45 х 30 в двух рожках, стянутых синей изолентой.
Раскаленная броня. Возьми подушку. Вперед!
Здесь не получают отделы,
здесь берут караваны
мужчины – не по стечению хромосомных обстоятельств.
На пыльном персидском ковре – спелый
холодный арбуз, красный.
КРАСНЫЙ!
За сожженным КамАЗом
бетонка свернет на Среднеохтинский…

Сегодня я был почти дома.
Впереди, в трех километрах,
переливались разноцветные огни мирных перекрестков
засыпающей Кушки. Советский Союз.
Не верится!

За спиной трассирующими очередями
возвращал к реальности всегда бодрствующий Афганистан.

Одни и те же купола сопок.
Безразличная к пограничным знакам гипотенуза кривого шоссе.
Одинаковые огни.
Тут и там.

Только изо всех вечерних цветов
зеленый здесь – самый редкий,
видимо, слишком мирный…

А там – пять зеленых точек.
Может, П-О-Ч-Т-А.

Ты меня слышишь?
Ведь всего три километра…

…заполняя таможенный листок,
опять придется отвечать на дурацкий вопрос:
«Цель въезда в СССР?»

Я тебе доверяю
сердцевидный клубок своей судьбы,
который так трудно распутывается.

Может, тут ничего?
«Барханы, барханы, барханы, барханы, как вдаль уходящий верблюд…»
О чем пронзительно кричит муэдзин?
Пространство, заполненное чужой жизнью?

Нужно ли доказывать, что Аллах не акбар?
Или будем смотреть, как по «Клубу кинопутешественников»?
Объяснять мир или изменять его?

Как быть с монастырем и уставом?
В каком уставе записано, что учиться стрелять следует раньше, чем читать?

Не судите о… Побывайте в…
– Вы кто? –  Лещинский, телевидение.
– Сейчас. Ага. Вот. Не пускать. Оперативный сказал.

Пустой ящик. Надпись: ОК СНАР.
Окончательно снаряженный.
О’кей, чап. Давай, парень!

А может, здесь вообще лучше?
Или они там, на мальцевском рынке?

Вдовы Афганистана!
Верните кольца
на правый безымянный.
Ваши, ставшие ничьими,
сгоревшие лейтенанты
все равно живее
румяных кооператоров.

Что вспомнится в ненастную погоду?
Быть может, макраме из парашютных строп…
Нет, не меняйте вы дверного кода,
Он все равно когда-нибудь войдет…

И разлетятся испуганной стайкой…
Гомон, бедлам.
И опять все сначала…
Что это? Смех? Или все же отчаяние?
Вертится, вертится тумбалалайка…

Какая музыка была,
Какая музыка звучала!

На ладони – четыре камешка:
табачно-желтый,
медсанбатовски-белый,
прозрачный, как триплекс,
черный, как гарь.

Афганистан-88.
Зажму их в кулак. Вспомню.
Желтоватая вязь верблюжьей колючки
вперемежку с округлой кириллицей
наскоро разорванных писем. Успели.

Матерный лязг расхристанных БМП.
Боже, даждь нам и днесь…
Трогай!

Впереди и сзади за оранжевыми кабинами —
мешки с мукой, синие МАЗы – еще с чем-то.
И только? – Нет, конечно. Война.
PQ. Какой только?

Утренние краски, которые Аллах скопировал с картин Рериха.
Облака цвета гор – будто кто-то торопливый,
закрашивая контуры, не особенно беспокоился
о соответствии красок земле и небу.

Солнце еще только целится из-за гор.
Напряженный, как натянутая нитка, горизонт.
Лысые черепа глиняных куполов. Горшочек мечети
между двумя стручками одиноких кипарисов.

Бородатые путники на обочине.
Мутно-голубые глаза цвета посудного фаянса.
Безразличие? Гашиш? Усталость?

– Я – Заря-22. Внимание. Справа караван.
Нет, это – деревья. Передай зеленым (афганцам), чтобы сменили частоту.
– Фриконс табдиль кони.

Сбитая бетонная панель с фамилиями на – ов и – юк.
Остальное выщерблено автоматной очередью.

Фургоны, тенты, платформы.
Кто-то их поставил на гусеницы и колеса,
а потом включил серый конвейер дороги.
Чья-то рука вывела: «Днепр – чемпион».
На цистерне с водой.
Что там впереди?

От бетонной пластины дорожного указателя —
только арматурный скелет.
Пройти бы 33-й километр.

– Почему встали?
– Впереди обстрел.

Поперек – прерывистая ленточка «зеленки».
Бьют оттуда.
Ответные залпы. Тишина.
Мерный гул двигателя БТР.

Внимательнее, внимательнее…

Закрась сверху голубым, снизу – желтым.
Это и будет Афганистан. Самостийный Восток.
Свеженасыпанная горсть буровских патронов.*
Минное поле для колес. Так и есть. Спускает…

От следующего указателя – три костлявых прута.
Сосредоточенные надгробия сожженных БТРов.
Садистски выкрученные мосты КамАЗов.
Разорванные туловища цистерн,
похожие на ленты, упавшие с распущенных кос.

Извилистая муравьиная дорожка.
Колонна продолжает путь.

Сгоревшие машины не сброшены в кювет.
Дорога разбита так, что каждую строчку приходится выводить трижды.

Дорожный знак срезан под корень. Все. Базовый. Точка.

Заправились, перекурили, назначили замполита.
Где этот старший лейтенант?
Как не прибыл?
У него ведь подозрение на тиф. Это не геройство, а дурость.
Передай, я его к партийной ответственности…

Бетонка кончилась. Дальше – пыль.
– Доложите минную обстановку.
– Первые десять километров – удовлетворительная,
затем – тяжелая, местами – очень…

…В Ленинграде и области утром пасмурно,
днем и вечером – дождь, местами – с градом.

Все – на броню!
Антенный прут стучит о каску.
– Я – Сошка, я – Сошка. Справа – пуски
…квадрат 2170, расход – 10. Засеки, откуда идут?
– Квадрат 2170, понял. Сейчас обрабатываю.

На фоне разрыва – какая-то ширококрылая птица.

– Связист, где станция?..
У них дома дети, а они с собой только хрен берут.
– …и три рубля на всякий случай.

Солнцезащитные очки голого по пояс водителя танка.
На башне: «Имени Сергея Лахно».
Колонна продолжает движение.

– Кажется, все. Больше не пускают.
– Постучи связиста по голове…
– Товарищ полковник! Я взял для связи…
– Для половой связи ты взял…

Стой! Мина. Рассредоточиться.
В пятнашки – осколками?

Юркие ящерицы похожи на прыгающих воробьев.
Щуплый тонкий колосок. Вырос из серого камня
с геометрически правильными морщинками.
Наивное, наивное небо.

Нервы напряженнее, чем когда раздается звонок в дверь,
а ты … с неявляющейся членом твоей семьи…

– Повторяю, квадрат 2169, по улитке – 9.
– 318-й! У меня один – все, один – ранен. Осколочный в голову.
200 метров сзади —
серо-сизая арабеска на небесном фоне.

– По местам. Ускорить движение.
Смотришь на дорогу так,
как будто под формованными кубиками вращающихся впереди протекторов
хочешь увидеть самое-самое.

Мины. Только в этой жирной пыли
может завестись такая гадость.
Цвет и вкус горчицы.

Идем вдоль «зеленки».

Вспомнилось: госпиталь.
Накрашенная докторша в синей варенке.
– Откуда? –  Ленинград, поликлиника на Гражданке.
– Зачем вы здесь? –  Чтоб развестись.

– Ты кто? Сапер?
Как же ты ее?..
– Да я ее только…
Крутит забинтованными культяшками.

Молчание такое, что слышен каждый такт работы двигателя.
В отдельности.

Бирюзовое небо.
Желтая степь с вкраплениями голубой гальки.
Изумрудная зелень.
Канареечные купола караван-сарая.
Бежевая двугорбая гора, напоминающая притомившегося верблюда.
Сарьяна бы!

Опять!
Разрывов еще не слышно,
но вдоль колонны серебристо-белые кулечки взрывов.
Как будто кто-то пробует электрическую пишущую машинку:
Ф-Ы-В-А – О-Л-Д-Ж, Ф-Ы-В-А – О-Л-Д-Ж.
По клавишам. В ритме диско.
ДШК. Кончился Сарьян!
Еще одна арабеска. Справа. Перелет.
Это – эрэс. Год – восемьдесят восьмой.
Эсеры остались в восемнадцатом.

Черно-сизая граненая масса дыма.
Попал.

Лучшие мгновения жизни нельзя повторить,
но можно вспомнить тех, благодаря которым они стали такими.
– Квадрат 2170. Держи под наблюдением квадрат 2170.

Ответная канонада. Рифленое железо под ветром.
– Таблетка подорвалась.
– Гущин! Твою мать, третий раз!
Какого хрена он вылез перед танком…

По стенам модулей, в кабинах —
разноцветная мозаика фотокарточек.
Их больше, чем нас.

Недолет. Черный экслибрис долго стоит в пыльной взвеси.
Еще взрыв – в форме ветвистого дерева
над кладбищем-кабрестаном,
своими одинаковыми белыми камешками
напоминающими засахаренный миндаль.

Я – здоровый, 33-летний, усатый.
Со мной ничего не случится!

Накрыло!
Петляющий в ужасе афганец-сорбоз.
Как он не упадет, ведь ладони прижаты к ушам.
Упал.

– Сошка, Сошка!
Из гранатомета подбит танк, который тащил разутого. Один – все.
Один – ранен. Тот, который все, – внутри. Не можем вытащить.
…работаем, работаем по «зеленке». Плотный огонь из гранатометов.
Встали.
Английская речь, как по «Голосу Америки». Корректировка огня.

– Товарищ полковник, советники…
Вот с кем мы воюем!

– Вызвать сюда советника афганцев.
– Двойка ближе к девятке – горит танк.
– Отошли. Все спокойно. Обстреливают только эрэсами.

Каждый остающийся сзади рубеж кажется безопаснее.
Почему-то захотелось спать.

– Сошка! Слева – от 10 до 12 караванов.
В каждом – по 10 – 15 верблюдов.
Отправляю разведгруппу… Помогите огнем.

Кто-то рассказывал: духи подъехали на автобусе
и пошли в атаку на минометную батарею…
Звук подходящего троллейбуса.
Мина. Перелет. Пахнуло гарью. Близко.

Игольчатые кусты, похожие на ежей.
А цветов нет.

На ходу срывая пыльную марлевую повязку,
с брони спрыгивает чумазый подполковник:
– Солдат, принеси чего-нибудь…
– Товарищ подполковник, завтрак уже кончился,
а обед еще не приготовили.
– А лэнч?

Единственное лекарство от нервов – смех.
Нервный, матерный, но смех.

– Прямое попадание эрэсом в энпэ. Один – тяжело…

А ведь правда: в Афганистане совсем нет цветов!

– Я – Сошка. Достать тело. Кто пошел доставать тело?
Запиши: лейтенант Гончар, командир взвода,
санинструктор рядовой Абдурахманов,
рядовой Семашко.

Точно – в бензовоз!
Черный бархатный дым. Контур джина с кулаками.
В кабину бросается белобрысый младший сержант. Отвел.

Нет, не все еще стали наперсточниками.

– Сошка. Докладываю. Взорвалась боеукладка. Один обгоревший автомат.
Плащ-палатку оставили там. Не понадобилась.

На месте свернутой палатки с крестом – стоптанные ботинки. И все.
Спроси, тюльпан – в четверг?

Нас время возвратит в домашние заботы.
И лишь бессонница тупой, душевной болью
Измучает, напомнив перелеты, недолеты…
Тюльпаны, что тогда срывались с поля…

Долго шипит охотничья спичка, закури.
Под брезентом – из-под бинтов – вихрастый чуб. Тюльпан будет в четверг.
Какая разница для них, уснувших там?
Пусть даже и отыщутся ответы…
Все кончилось. Осталась пустота,
Как пепел догоревшей сигареты.

Окровавленная вата вечернего неба.
Белая, белая ночь.
Огромная луна с пятнами, напоминающими бегущего бизона.
Приснился угол Майорова и Исаакиевской,
где учился кататься на велосипеде.

Утро. Пыль. Такая, что не видно колеи.
Вязкая, жирная, холодная, чужая.
Бетонка. За 9 лет будто бы сама война сделала ее удобной для мин:
через каждые 3 метра бетона – 50 сантиметров грунта.

Вижу только то, что позволяет триплекс перископа
Перелезть на броню? Лучше не стоит. Гранатовые места.

Вздыбленные над дорожным покрытием две бетонные секции,
похожие на разведенные от изумления руки
с растопыренными пальцами арматуры.
Фугас.

Одинокий афганец,
напоминающий русского крестьянина с плаката «Спасите от голода».

Барбухайка-грузовик. Везла знаменитые кандагарские гранаты.
Съехала на полметра с бетонки.
Под бывшим колесом – аккуратная полуметровая воронка.
Вокруг – раскатившиеся рубиновые гранаты и еще что-то,
бордовое, липкое…
Боже, ведь это человеческие внутренности.
Вдоль рваной колонны одуревшая лентопротяжка
отчаянно тянет Розенбаума и лысую Агузарову,
бардов-афганцев и Пугачеву:
«Глазам не верю, неужели в самом деле ты пришел?..»

Солнечный Афганистан.
Ласковый и нежный.
Зверь.
Что в памяти запечатлелось? —
Хрипение вальса Бостон
Под мат и под хохот – в них правда и ересь…
Да буровский медный патрон…