Борис Подопригора - Запомните нас живыми
Грузить небогатые пожитки (ковры да швейную машинку) помогал дервиш-узбек – едва ли не единственный афганец – участник Великой Отечественной войны: его забрили в 1944 году по ошибке, когда он гостил у родственников в узбекских Каршах. Бачам-пацанам со всего квартала-махалля он показывал замотанную в поясной платок медаль «За победу над Японией».
Не по-афгански маленькая семья перебралась сначала в Термез, потом в Москву. Здесь отца встретил Бабрак, формально – афганский посол в Праге. Он-то и передал Абдул Гафуру наполовину самопальный указ Амина о назначении его в представительство Афганистана в Тунисе. Других путей обезопасить свои семьи у врагов Тараки-Амина не было. Как и кадровых дипломатов. На место разбежавшихся королевских послов назначали «комиссаров Саурской революции», а порой и просто образованных членов НДПА.
Там Али, которому к этому времени исполнилось одиннадцать лет, узнал о вводе советских войск на свою родину. Отнесся к этому с детским энтузиазмом: теперь и в Афганистане у каждого будет водопровод, холодильник и телевизор. Будет, как у душанбинского родственника матери бобо (дядя) Бахтияра. Того, кто угощал его и еще двоюродного брата диковинными яствами под названием: «яхмос» (мороженое) и «картощка».
Но уже через год партия отозвала отца Али на родину – не из кого было набирать уполномоченных центральной власти на местах в так называемые оргъядра: партсекретарь, глава уезда, начальник Царандоя (милиции), начальник ХАДа (госбезопасности). Али, продолжившего учебу в школе советского посольства, и жену Абдул Гафура, Мир Ваэзу, также принятую на работу в посольскую парикмахерскую, муж оставил в Тунисе. До лучших времен. Но они так и не наступили. Абдул Гафур, направленный секретарем волостной партячейки в шиитский Хазаратджат, последующие пять лет воевал с отрядом проиранского полевого командира Муллы Насима. Пока не договорился с ним и местным предводителем хазарейцев узкоглазым Султаном о «разграничении полномочий». Как воевал и какие там были «разграничения» – отдельная тема, к Али она прямого отношения не имеет. Абдул Гафур так и жил с редкими выездами в родной Кундуз и лишь дважды навестил жену с сыном: на большее у Афганского государства не нашлось валюты. Он ждал перевода даже не в Кабул, а на обещанную ему Бабраком зарубежную работу: он в Москву хотел. На худой случай – в «родной» Ташкент. Но в 1987 году на место Бабрака пришел Наджиб. Насколько удалась его политика национального примирения, известно из истории. Но при нем вновь стали подниматься халькисты – часто пуштунские националисты. Они посчитали, что парчамист, да еще араб Абдул Гафур слишком миндальничает с Муллой Насимом, забывшем о Дарай Юсуфе. Это местечко такое, где в 1979 году аминовские палачи живьем сбросили в шахту сотни хазарейцев.
Абдул Гафура вернули в Кундуз, но к партийной работе уже не подпускали: Наджибулла опирался на свои кадры. Отцу предоставили прежнюю должность – в дорожном управлении провинции. Тогда-то Абдул Гафур решил привезти своих домочадцев из Туниса домой. Нет, не навсегда. Для того, чтобы оформить паспорт Али, который достиг совершеннолетия. Ну и еще: с приходом Горбачева отношение к Афганистану и афганцам стало меняться – Мир Ваэзу уволили из совпосольства, взяв на то же место тунисскую француженку-полукровку. Собственно, Мир Ваэза и сама дожидалась лишь окончания сыном школы. Поступить в Афганистане в институт, известный кабульский политех, Али в тот год не успел. Да и не очень к этому стремился, рассчитывая на следующий год перебраться если не в Москву, то хотя бы к душанбинским родственникам матери. Продолжение учебы в арабских странах для него стало проблематичным из-за репутации отца-мунафика, то есть предателя ислама и просоветского коллаборациониста. Было и еще одно обстоятельство: приятелем Али по посольской школе (строго говоря, в ней учились дети не только советских, но и других дипломатов) оказался Виктор, сын Алексея Михайловича, того самого русского советника по железной дороге. Его отец, как выяснилось, был еще и военным дипломатом. Поначалу Виктор был вроде как переводчиком Али. Он когда-то жил в Таджикистане и немного понимал схожий с таджикским язык дари. Правда, стараниями учительницы русского языка из числа старых русских эмигрантов в Тунисе языковой барьер был преодолен за год: никто так быстро, как восточные люди, не усваивает чужие глаголы-падежи. Бывая в семье бывшего мушавера (советника) Алексея Михайловича, Али неоднократно выполнял его мелкие поручения: отнести, принести, позвонить по телефону. Их он выполнял не без расчета на последующую протекцию. В восточном обществе об этом задумываются раньше, чем в европейском. Прощаясь с Алексеем Михайловичем, он услышал: «Не дрейфь, Алик, мы обязательно свидимся. Хуб? А теперь целуйтесь с Виктором. Он твой барадар (брат)».
Но уже в Кундузе Али об этом вскоре забыл. Особенно когда его, переводчика с русского языка, чуть было не забрали в армию Наджибуллы. Впрочем, в 1988-м его, как мы помним, все-таки призвали. Может, потому что отца в этот момент не было в Кундузе, а матери, готовящейся второй раз родить, было не до него. Али вместе с другими задержанными доставили в провинциальное управление МГБ (ХАД) и сначала стали дотошно выяснять, каким образом отец передавал им деньги в Тунис. И сколько? И не встречался ли Абдул Гафур с пакистанскими эмиссарами тунисской «Джамаа ат-таблих» – исламистской «Группой предупреждения о грядущем страшном суде»? Али многих подробностей не знал. Поэтому вызвал подозрения. Особенно когда его отвели к следователю-халькисту, не скрывавшему, что в 1979 году он буквально на час опоздал с арестом отца Али. Наверное, только юношеский идеализм да почти десятилетний отрыв от кровавой афганской круговерти не позволили ему испугаться по-настоящему. Хотя прошел он тогда по лезвию кинжала. Но как ведь бывает: именно когда следователь решал, что делать с «агентом пакистанской разведки», в кабинет зашел русский мушавер из разведотдела 53-й дивизии некий подполковник Стальцов. Али обратился к нему на русском языке доблокадных петербуржцев, усвоенном от учительницы эмигрантки: «Не соблаговолите ли о здешнем конфузе уведомить атташе по вопросам обороны советского посольства в Тунисе полковника Кирсанова?» Мушавер от неожиданности даже присвистнул: «Алексея Михайловича, что ли? Так его…» И осекся. «Бали, рафик мушавер!» – «Да, его самого» – «А ты откуда его знаешь?» Плохо знавший русский язык хадовец-халькист так и не понял, о чем шла речь. Но в главном не ошибся: с этого странного араба уже ничего не стрясешь. Даже под угрозой расстрела.
Али действительно забрали в Кабул. Там его принял не по-афгански лаконичный полковник Абдул Хак – возможно, единственный живой участник восстания советских военнопленных в пакистанском лагере Бадабера. Перебирая четки, он медленно произнес: «Али-джан, я видел настоящих шоурави. Они совсем не похожи на шакала Горбачева. Русские не понимают, что потеряют себя, если предадут нас. Мы тебя действительно отправим учиться в Россию. Ты можешь быть полезен Афганистану, если научишься разбираться в русских». Али никогда не узнает, что халькист Абдул Хак, последний адъютант Наджибуллы, разделит участь своего патрона, хоть немного управлявшего страной. А четки, некогда принадлежавшие главному афганскому революционеру – Тараки, потом оскверненные пальцами Амина, в конце концов окажутся в одном из питерских домов. Не придется ему увидеть и могилу отца на мазаре. Абдул Гафура в числе тысяч кундузских таджиков, узбеков, пуштунов, арабов, дехкан, ремесленников, торговцев, менял, не говоря уже о никому не нужных путейцах, обезглавят талибы. Они ворвутся в Кундуз в 1999-м, первым делом разбивая телевизоры. Какое-то время им еще посопротивляются узбеки Дустома, никогда не делившие Афганистан на халькистов – парчамистов, правоверных – мунафиков. О том, что дорожное управление до последнего отстреливалось под откуда-то взявшимся флагом Киргизской ССР, тоже никто не вспомнит. Узнав об этом, Али не усомнился, что среди «киргизов» наверняка был и его отец – «советский» араб Абдул Гафур эль-Кундузи. Мать, родившая второго сына, отошла четвертой женой к младшему брату Абдул Гафура, плотоядному конформисту и хозяину нелегальной опиекурильни. От неприятностей с шариатским правосудием его спасало то, что один из родственников примкнул к талибам и даже куда-то там выбился: выезжал на учебу в Пакистан и не только.
О светском прошлом матери Али какое-то время напоминала грамота, которую ей вручил русский посол в Тунисе 8 марта. Потом она сама ее уничтожила – от греха подальше. О Мир Ваэзе, потерявшейся в вихре событий, в памяти Али останутся только любовно подкрашенные ею карандашами карточки из советского прошлого отца, сфотографировавшегося на фоне ташкентского ресторана «Голубые купола». Да еще унылая русская песня: «Не бойся, если вдруг тебя разлюбят», часто звучавшая из раздолбанного магнитофона в парикмахерской советского посольства в Тунисе. Али она запомнилась дальней аналогией с протяжными мелодиями модного в 1980-х годах афганского певца Замира.
