Владимир Злобин - Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

Какое странное порой
Владеет мной очарованье,
Когда сливается с зарей
Луны холодное сиянье.

И сон очей моих бежит.
И как за пленкой слюдяною
Лежу, и кто-то ворожит
В пустыне лунной надо мною.

Знать, не напрасно, милый друг,
Ты перед смертью говорила,
Что из твоих не вырвет рук
Меня ничья на свете сила.

И долго в лунной тишине,
Откидывая одеяло,
В полусознанье, в полусне
Узлы какие-то вязала.

Я не люблю тебя, луна,
И мир, тобой завороженный, —
Прелюбодейная жена,
Что улыбается Мадонной.

Ты устремляй свой тусклый взгляд
Туда, где волчья рыщет стая,
Где мертвецы в могилах спят,
На Божий зов не отвечая.

А здесь тебя я не хочу.
Я счастлив радостью земною.
И только ясному лучу
Окно высокое открою.

Посмотри, какая странная
Поднимается луна, —
Бледно-розово-туманная,
Так легка и так нежна.

И какие стебли длинные
У тюльпанов при луне,
Словно души их невинные
К небу тянутся во сне.

Чьи-то руки простираются:
«О мой брат, моя сестра!»
Чьи-то крылья расправляются, —
В лунном небе веера.

И душа моя бессонная,
Забывая все слова,
От всего освобожденная,
Тайнодействием жива.

Воскресенье, нет, Суббота.
Год не помню, месяц — май.
Полночь. Настежь вдруг ворота.
Гость нежданный. Принимай.

Гость? А ну его в болото.
Ну его ко всем чертям!
Буду на ночь я ворота
Запирать отныне сам…

Так и быть, ведите в зало.
Ничего не подавать.
Голубое одеяло
Положите на кровать.

И как в облаке пушистом,
В одеяле голубом,
В свете звездном, в свете чистом,
Гость заснул последним сном.

Горит над озером звезда
И отражается в воде.
Тебя я видел… Но когда
И на какой звезде?

О, вспомни, может быть, на той,
Что в этот предвечерний час
Своей далекой чистотой
Заворожила нас.

И чей развоплощенный свет
Еще играет на волнах,
На той, которой больше нет
Ни в прозе, ни в стихах…

Увы, я вспомнить не могу,
Все это было как во сне,
На незнакомом берегу,
В сверканье и в огне.

Ледяной прозрачностью сверкая,
Ничего от взоров не тая,
Ты гори, гори, всему чужая,
Безымянная звезда моя.

Прикасайся острыми концами
Чудодейственных твоих лучей
Сквозь туман, сквозь все, что между нами,
К вечереющей душе моей.

Чтоб не вечно странницею бедной
Ей в дома стучаться в поздний час,
Но сверкать царицею победной,
Ни пред кем не опуская глаз.

Допотопный рукомойник,
В рукомойнике вода.
Сквозь приспущенную штору
Влажно-яркая звезда.

Это было этим летом.
Заносил, как парус, в бок
Коленкоровую штору
Шелковистый ветерок.

Убывала, прибывала
В рукомойнике вода.
Это было этим летом —
Ложь и верность навсегда.

Ну что ж, пускай друзья пируют,
Меня на пир не пригласив.
Стаканы бьют, подруг целуют
И в драку лезут, кто драчлив.

Пускай в штанах американки
Всю ночь гуляют при луне.
Я на турецкой отоманке
Лежу в блаженном полусне.

Жара. Космическая скука.
Закат — восход. Закат — восход.
О только б кончилась разлука,
А там увидим, чья возьмет.

Мне без Бога что-то скучно.
Он совсем не так уж строг.
Бог, которым нас пугают, —
Полицмейстер, а не Бог.

Не хочу такого Бога.
Пусть хоть плохенький, да свой.
Не такой чтоб очень грешный,
Но не слишком и святой.

До святого — драгоценных
Много сил потратив зря —
Все равно не доберешься,
Как до батюшки-царя.

Да, рифмы слабы, все — глагольные.
Но не в одних же рифмах суть!
Стихи поют, как птицы вольные.
Внимай, молчи, чтоб не вспугнуть.

Вспугнешь, и с быстротой кометною
Они в пространство улетят.
И почерневшей станет Этною
Твоей мечты волшебный сад.

Мысли брось — они мучительны —
О спасении души.
Все мальчишки отвратительны,
Все девчонки хороши.

Кипарисы стынут длинные
У кладбищенских ворот.
На балконах дамы чинные
Вышивают круглый год.

Мимо них проходят важные
Пожилые господа
И на шармы авантажные
Взор бросают иногда.

Дамы кротко улыбаются,
Прячут вышивку в мешок.
И бесшумно открываются
В доме двери на звонок.

Все возможно в ночь безлунную.
Не видать кругом ни зги.
Ты вонзись во тьму чугунную,
Дом с балконом подожги.

Твоя «свобода» не нужна мне.
Ребенку ясен твой расчет.
Мне слово, что на белом камне,
Дороже всех твоих свобод.

Отныне властвуй над другими.
Их — тьма. А я, пока живу,
Моей любви святое имя
Ни перед кем не назову.

Ослик за сахаром вверх потянулся…
Дети играли со смертью и с болью.
Ослик был старенький, траченный молью.
Он их катал и с прогулки вернулся.

Вот он стоит и на солнышке дремлет.
Снятся ему незнакомые дали,
Плоские крыши, тяжелые шали,
Голос гортанный. Он голосу внемлет.

Вот, отвязав, повели и садится
Кто-то на ослика, тихий и нежный.
Блещет на солнце хитон белоснежный,
Неторопливо ступают копытца.

Небо все выше, все шире, огромней,
Каменной лентою вьется дорога…
Много детей он катал, очень много.
Но благодатней, чем этот, не помнит.

Город волшебный пред ними простерся.
Старенький ослик беду понимает.
Чует, что близко. Какая — не знает.
Остановился и в землю уперся.

Нет, в этот город большой он не хочет,
В эти раскрытые настежь ворота.
Словно мешает, препятствует что-то
И неутешное горе пророчит.

Старенький ослик, детей стерегущий,
Если б ты мог, ты б сказал: «Да не будет!»
Если б ты мог… И тебя не забудет
В Царстве Небесном Господь Всемогущий.