Владимир Злобин - Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

Только в немоте оцепененья,
На границе мрака и прозренья,
Порывая все земные узы,
Ты услышишь вещий голос Музы,
Полноценным золотом звенящий,
Древней Девы голос настоящий,
Только так — в безумии и плаче.
Только так — и никогда иначе.

Лишь дойдя до крайнего предела,
Где душа испепеляет тело,
Где добро и зло одно и то же
И любовь на ненависть похожа;
Только в час, когда теряешь веру,
Ты найдешь божественную меру.
Двух миров согласную природу
И в законе — высшую свободу.

Мост. Ночь. Фонаря свет.
Шаги за спиной. Никого нет.

Тухнет фонарь. Мигнул. Потух.
Тьма. Напрягаю слух.

Всматриваюсь. Не видать ни зги.
Тот же мост. Те же шаги

Подкрадываются. Шелестят.
Замерли. Опять шуршат.

Глухо. Издалека.
Без конца мост… Без конца река.

Не добежать. Нет берегов.
Тьма. Мост. Шелест шагов.

Я сам себя заколдовал.
Блаженство? Выбирай любое.
Пустого зеркала овал,
В нем только небо голубое.

Но ты внимательно вглядись
В его растущие просторы,
Туда, в сияющую высь,
Где тонут ангельские взоры.

И как парящего орла
Из этой глубины лучистой,
Неудержимая стрела
Тебя пронзит с протяжным свистом.

И ты увидишь свой же лик,
Но в восхищеньи совершенства.
И будет этот краткий миг
Блаженней вечного блаженства.

О, если б спать, не видя снов!
Но мне все время что-то снится.
Душа, как пленница, томится,
На волю рвется из оков.
Чужие лица, города,
Несуществующие страны.
Взвиваются аэропланы,
Со свистом мчатся поезда.

А ныне страшное — опять:
Москва… Сейчас меня узнают,
Поймают, схватят, расстреляют.
Конец…
О, родина! О, мать!

Какая-то высшая сила
Владела моею судьбой,
От мира меня уводила,
Смиряя, влекла за собой.

О счастье не мог не мечтать я,
Любви не желать торжества.
Увы, размыкались объятья,
Слабели, сомкнувшись едва.

И то, что любовь сочетала,
Крепка, широка, глубока,
Свистящим мечом рассекала
Ревнивая чья-то рука.

И вот, обречен на безделье,
Как пленник, сижу одинок.
Сиянье. Холодная келья.
Разбитая лира у ног.

Ты не горюй, все образуется.
Не стоит, право, горевать.
Ну, пусть она с другим целуется,
Любовь твоя — не удержать!

Как будто нет беды ужаснее.
Оставь ее. В пустынной мгле,
Смотри, звезда горит — прекраснее
Всех поцелуев на земле.

В стекле оконном отражается,
Как металлический цветок,
Лучом граненым преломляется
Ее зеленый огонек.

Люби ее, люби свободную,
Тебе сиявшую в раю,
В земном изгнанье путеводную,
Звезду холодную твою.

В полдневный зной к источнику склониться
И пить, и пить, и знать, что не напиться,
Что не продлить быстролетящий час.
Он отсверкал, он кончится сейчас.
И новый час идет ему на смену,
Последнюю неся с собой измену.
И дым надежд, воспоминаний дым
Бессильной тенью тянется за ним.

Прозрачный воздух ярок,
Осенний полдень жгуч.
Белеют крылья арок,
Ни паруса, ни туч.
На площади, над морем,
У крепостной стены
Мы кьянти пьем и спорим,
В Альдонсу влюблены.
Бродяги и поэты,
Свободны мы от дум.
Влечет нас берег Леты
И ярмарочный шум.
Вот гуси и факиры,
Из сахара кудель.
А вот, под знаком лиры,
Во флагах — карусель.
Старик у входа сонный
Билеты продает.
И голос граммофонный
Проехаться зовет.
Хрипит, что карусели
Забавы нет верней.
И мы вошли и сели
На розовых свиней.
И долго нас, качая,
Кружила карусель,
Достичь как будто чая
Неведомую цель.
И пела бесконечно
О счастье в шалаше.
И было так беспечно
И пусто на душе.

Душа, ты в этот мир стремилась,
А ныне просишься назад.
К непостоянству приучилась:
Из ада — в рай, из рая — в ад!
Нет, раз уж ты сюда попала, —
Терпи, пока не вышел срок.
Ты чтишь богов. Их здесь немало:
Вот добродетель, вот порок.
Добро и зло. Который краше?
Два близнеца — не ошибись.
Но отгадав, за души наши,
Слепые души, помолись.

Вот сижу я в финской шапке
И в мешке американском
И ропщу о том, что в мае
Невесенняя погода.

В этом Баре холод волчий
И недаром он на Волке
(Так зовут нетерпеливый,
Ледяной поток в ущелье).

На горе у Кузнецова,
Где живу я под навесом,
Много дум я передумал,
Узелков тугих распутал.

Научился я смиренью,
Добродетели христьянской.
И живу, не унывая,
В тишине анахоретом.

Одному лишь научиться
До сих пор не удалось мне:
Отличать холодным взглядом
От пшеницы вражий плевел.

Оттого, хоть и не очень
Волчий холод мне приятен,
Не ропщу я: нет полезней
Для души моей лекарства.

Хорошо, что никто не знает,
Злой я или добрый,
Умный или глупый,
Святой или грешный.

Хорошо, что никто не верит
Ни одному моему слову,
Лица моего не видит,
Голоса не слышит.

Я для всех давно как бы мертвый.
Но Богу все известно.
Кому надо, откроет,
Когда придет время.

Помнишь крест и широкий
Двор, поросший травой,
Девы лик темноокий,
В глубине — как живой?

Нынче ветер и стужа,
Злобно вздулась река.
Отражается в лужах
Уж не посох — клюка.

Перед образом темным
Девы чудной склонись,
О бродяге бездомном
Помолись.

Все в этот вечер было странно,
Воздушно, трепетно, туманно.

Дождь моросил, фонарь горел.
Без шляпы, в макинтоше длинном,
Я на мосту стоял пустынном
И в воду сонную смотрел.

Стоял, смотрел… Одно движенье —
Конец всему и разрешенье,
Забвенье вечное, покой.
Но тут как будто сквозь дремоту

Мне вдруг почудилось, что кто-то
Следит внимательно за мной.

И осветилось дно речное:
«Покоя хочешь? Нет покоя.
Другое дно под этим дном».
И стало страшно мне и стыдно.
Но ничего уже не видно
В потухшем зеркале речном.