Владимир Злобин - Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

Тень ложится длинная-предлинная
На дорогу от столба.
Надоело рыло мне кувшинное
Нерадивого раба.

Он меня повесить собирается
Этой ночью при луне,
На столбе, чьей тенью разделяется
Путь — чертой на полотне.

Вот идем мы, тихою беседою
Коротая долгий час.
Окрыленный тайною победою,
Не свожу с черты я глаз.

Как решится дело — знать не надо вам,
Но решится у черты:
Будем ли гореть в огне мы адовом
Иль не будем — я и ты.

Однообразно дни текут в разлуке
И пропадают без следа.
И что ни делай — не уйти от муки,
Она с тобой — везде, всегда.

Любви нечеловеческую силу
Найти в себе — кому дано?
О, положите нас в одну могилу,
А остальное все равно.

Она давно из-за горы
Грозила нам глухим ворчаньем.
И то сверканьем, то молчаньем
Выманивала из норы.

Белее снега облака
Паслись, как овцы, в небе ярком,
Вода была для нас подарком,
Но Божья медлила рука.

Серело небо, и овец
На нем все меньше становилось.
Оно клубилось и дымилось,
И гром ударил наконец.

И долго о добре и зле
Гремел он голосом сердитым.
А мы подобно троглодитам
В пещерной притаились мгле.

Зловеще хлынула вода.
И было в желтизне бурленья
Как бы потопных вод кипенье —
Прообраз Страшного суда.

Сад заглохший, пустынный дом,
На закате дымка лиловая.
И встающая над прудом,
Из-за дома, луна медовая.

Запиваются соловьи.
Ночь струится волшебно-белая.
Загорелые руки твои,
На столе — земляника спелая.

Вот и всё. Ни добра, ни зла.
Не бывала весна блаженнее…
Двадцать лет, как ты умерла,
Но не меркнет солнце весеннее.

Мы — два брата акробата,
Два взъерошенных чижа.
Разделен чертой каната
Мир, как молнией ножа.

Вместе город и окрестность,
Люди, небо и земля.
За чертой же неизвестность,
Елисейские поля.

Между знаньем и незнаньем,
Невесомые, как дым,
По канату с замираньем
Мы над пропастью скользим.

Совершенство равновесья,
Тел воздушные мосты.
В этой малой точке весь я,
В той же точке, что и ты.

Безошибочность расчета,
Смелость, легкость, быстрота.
Чудо райского полета —
Смертных вечная мечта.

У каждого бывает в жизни час
(Он может и не быть, как ни ужасно),
Когда на мир, как будто в первый раз,
Ты смотришь и находишь мир прекрасным.

И хочется назвать — о, назови! —
Ту, что с тобой, как девочка, играет.
И смутное предчувствие любви
Тебя всего блаженством наполняет.

Из-за холмов встающая луна,
Поющее в душе стихотворенье,
На древний Псков сходящая весна, —
Все хорошо, как в первый день творенья.

В уединенье радостном твоем
Ты, как Адам, у жизненного древа,
В те времена, когда еще ребром
Была невоплотившаяся Ева.

И даже смерть — что знаешь ты о ней? —
Тебя пленяет, юного поэта.
Среди цветов, молчанья и огней
Простертые Ромео и Джульетта.

А будет день, она к тебе войдет.
Усядется, фату откинет вдовью,
Предъявит свой мошеннический счет,
Но сгинет, побежденная любовью.

В окне всё так же небо хмурится,
Всё тот же кашель за стеной.
А ты оденься и — на улицу,
Да погуляй хотя б весной.

Весна в Париже незаметная,
Как девочка — хрупка, робка.
Тоска в Париже беспредметная,
Как будто даже не тоска.

Когда над Сеною смеркается,
Но не зажгли еще огней,
И лодка легкая качается
В сияньи ровном без теней,

Пустынный остров — как видение.
Ты к берегам его причаль,
И на единое мгновение
Сольются радость и печаль.

Я такой хотел бы дом,
Одинокую квартиру,
Чтобы можно было в нем
Хоть в углу поставить лиру.

Боком стол — в другом углу.
Тишина. Звезда сияет…
Спать я буду на полу,
Как бродяге подобает.

Буду в сумерки бряцать
Я на лире — очень скверно.
Жрать картошку, счастья ждать.
И дождусь его — наверно.

За какое преступленье
Про меня пустили слух,
Что для дев я — огорченье,
Утешенье для старух?
Вот, теперь они друг к другу
Ходят, согнуты дугой,
То одна кряхтит: «Я старше»,
То другая ей в ответ:
«Всю меня покрыли парши,
Я — всех старше, на сто лет!»
А когда из-за мэрии
Подымается луна
И на стогны городские
Сходят ночь и тишина,
И дома темны и глухи,
Спят глубоко стар и млад, —
Собираются старухи
И в окно мое стучат:
«Отопри, зажги огарок,
Покажи свое лицо.
Есть у нас тебе подарок,
Обручальное кольцо».
Неужель поверю слуху,
Распахну во тьму окно,
Неужель и впрямь старуху
Полюбить мне суждено?

Любезным девам не на зло,
Не от распутства иль бесстыдства —
Неодолимое влекло
Меня к старухам любопытство.
Влекло как бы на тайный зов,
И внял ему я не напрасно.
И вот, у невских берегов,
Одна меня пленила властно.
Седым блистая париком,
Затянута, строга, упряма,
Когда входила в дом,
Я думал — Пиковая Дама.
Бывало, часто до утра
Она беседу нашу длила.
О, пусть она была стара, —
Не только в молодости сила.
Но как-то раз, перед зарей,
Когда луна уже склонялась,
Она явилась мне такой,
Какой ни разу не являлась.
На боль невнятную, в ответ,
О том, что все земное тленно,
В ней загорелся тихий свет,
Преобразив ее мгновенно.
И был как будто прерван сон,
Развеян вдруг покров туманный,
И я склонился, ослеплен
Ее красою несказанной.
Но свет сбежал с ее лица,
И вновь оно окаменело.
И неподвижность мертвеца
Сковала трепетное тело.
О, если б бедный мой язык
Мог удержать на миг виденье,
Я на единый этот миг
Все променял бы наслажденья.
Не удивляйтесь потому,
Влюбленно-радостные девы,
Ни безучастью моему,
Ни что тихи мои напевы.

Ни Запада с его угасшей славой,
Пристрастья наших дедов и отцов,
Когда еще с Российскою Державой
Был крепок мир, ни новых мудрецов,

Что, властвуя, готовят гибель мира,
Летящего неведомо куда, —
Мы не хотим, о нет! и наша лира
Не воспоет их рабство никогда.

Нас никакими не сковать цепями,
Не удержать ни за какой стеной.
Мы шли к свободе узкими путями,
Платили страшной за нею ценой.

Нам не угодно ничего другого.
Наш взгляд; суров, спокоен и остёр.
И вот душа свободная готова
На уж давно обещанный костер.