Владимир Злобин - Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

Ни Запада с его угасшей славой,
Пристрастья наших дедов и отцов,
Когда еще с Российскою Державой
Был крепок мир, ни новых мудрецов,

Что, властвуя, готовят гибель мира,
Летящего неведомо куда, —
Мы не хотим, о нет! и наша лира
Не воспоет их рабство никогда.

Нас никакими не сковать цепями,
Не удержать ни за какой стеной.
Мы шли к свободе узкими путями,
Платили страшной за нею ценой.

Нам не угодно ничего другого.
Наш взгляд; суров, спокоен и остёр.
И вот душа свободная готова
На уж давно обещанный костер.

Вот узник вышел на дорогу.
Захлопнулась темницы дверь.
Еще он молод, слава Богу!
И полон сил. Куда теперь?

Под сень родительского крова?
В ярмо? Но проклят отчий дом.
Он дал себе в темнице слово:
Ничьим не будет он рабом.

К невесте? К лешему невеста!
Еще позорней страсти плен.
Из одного все бабы теста:
Любовник, юбка до колен.

И он идет и дышит, дышит,
Холодный воздух жадно пьет!
Уж скрылись за холмами крыши
И башня городских ворот.

Над ним звезда стыдливо блещет,
А он — все дальше, не спеша.
И словно в рай попав, трепещет
Освобожденная душа.

На скучном свадебном обеде я
Сидел и свадьбы проклинал.
А рядом в комнате трагедия
Разыгрывалась, и не знал

О том никто. Икра, шампанское…
Домохозяин был речист.
И что-то ухарски-цыганское
Играл подвыпивший пьянист.

«За новобрачных!» Тост классический.
И наступила тишина.
Но крик раздался истерический:
«Он выбросился из окна!»

С тех пор лишь год прошел, не более,
Живем. Забыт тот день давно.
«Припадок острый меланхолии».
И этим все объяснено.

И поросла травой забвения
Могила. Замужем вдова.
Ни ужаса, ни удивления —
Пустопорожние слова.

Но в час вечернего молчания
Я часто на могиле той.
И странное очарование
Тогда овладевает мной.

И будто слышу — и так внятно — я:
«Мне хорошо. О, не зови.
Здесь светит солнце незакатное
Неугасающей любви».

Бог с ним, со счастьем, — вещь неверная.
Куда надежнее беда.
Но этот холод, тьма пещерная,
Со стен текущая вода,
Ненарушимое молчание
И теснота и тяжесть скал, —
Что это — месть иль испытание?
Зачем? И кто его послал?
Иль это — ад, существование
Которого я отрицал?

Не хочу, чтоб ты меня любила,
Поджидала ночью у ворот,
По пятам, как тень, за мной ходила,
Надувала свой пунцовый рот.

В этой жизни подлой, беспощадной,
Стал и я бесчувственно-жесток.
Как дурак, за будкой лимонадной
Ни у чьих уже не млею ног.

Замолчала пламенная лира
И мечта моя лишь об одном:
Задушить кутящего банкира
И ограбить мертвого потом.

Вот дроги похоронные
Лошадка тянет сонная

Предместьями убогими.
И никого за дрогами.

Вдали — закат пылающий.
Возница засыпающий.

Он пьян, он на бок свесился.
…Любил. Убил. Повесился.

Я здесь один. Угасли звуки
И человеческая речь.
Покой. О, больше, чем разлуки,
Боюсь я мимолетных встреч.

Нет, лучше сон, оцепененье,
Пустынный дом и ветра вой,
Чем безобразное паденье
Во тьму и в грязь — вниз головой.

А время — что! Мелькнет и канет.
И не сомкнешь в печали глаз,
Как в новом блеске солнце встанет
И подойдет свиданья час.

Дует ветер, задувая
На окне моем свечу.
Вот и кукла восковая.
Отомщу я палачу.

Он гулял в рубахе красной,
Браги пенистой не пил.
И к одной вдове — напрасно!
Всё ходил, ходил, ходил.

Палачей не уважала
Злополучная вдова.
Сторонилась — и пропала
Той вдовицы голова.

Вот за бедную вдовицу
Я его и не люблю.
При луне, вязальной спицей,
Сердце кукле проколю.

Пусть за кровь ответит кровью,
Пусть не спит, не ест, не пьет,
Ненасытною любовью,
Окаянный, изойдет.

Ну, а мне — овечья шкура,
Каравай, кувшин вина
И глядящая, как дура,
В дверь открытую — луна.

В последний раз на этот мир взглянуть,
Где мы с тобою встретились когда-то.
Холодный луч холодного заката
В последний раз мне падает на грудь.

Любил ли я тебя иль не любил —
Не знаю. Но меня ты не любила.
Прощай. И да хранит тебя та сила,
Та вера, что в себе я угасил.

Нету времени — пропало!
Как дыра, футляр пустой.
Без конца и без начала
Растянулся день шестой.

Утомительного дленья
Скуку я терпеть готов.
Но хочу, чтоб в Воскресенье
Ждал нас отдых от трудов.

Чтобы не было страданья,
Ни вражды добра и зла.
Чтоб невеста на свиданье
В платье розовом пришла.

Но он длится, длится, длится,
Бесконечный этот день.
Солнце светит, не садится,
И луне подняться лень.

Только в воздухе лиловом
Замирает птичий крик,
И лежит в гробу дубовом
Сумасшедший часовщик.

Как себе ты представляешь рай,
Праведных блаженные селенья?

Так по-детски: просто: это — край,
Где целуются, едят варенье,
Где никто уроков не зубрит,
Не боится ничего, не плачет,
И у всех всегда довольный вид…

Ну, а мне он грезится иначе:
Мельница. Заснувшая река.
Ровный свет — ни яркий, ни холодный.
Лодка так стремительно-легка,
Я скольжу, как тень, по глади водной.
Кто-то ждет меня в пустом саду,
Где сирень, костер и лай собачий,
Как тогда, в семнадцатом году,
В белой мгле, под Нарвою, на даче.

О если б знать! Но знать не надо.
Не любопытствуй. Не дано.
Вот — сад, а за оградой сада
Что б ни случилось — все равно.
И кто б там ни был — дети, звери,
Какой ни чудился бы рай —
Не приближайся к узкой двери,
Ключа к замку не подбирай.

И даже будь она открыта,
Остерегайся, не спеши:
Пустырь, козлиное копыто,
И духота. И ни души…