Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3
Дмитрий, видя, что Матей с рушницей (ружьем) в руках, точно к дикому зверю, подходит к нему, сказал:
– Подойди, не бойся. Я христианин. Милуешь ли Бога? Милуй меня так же.
Его взяли под руки и повели в горницу. К ним подошли сам Лива и еще одна женщина и просили не вести его в дом в таком виде, нагого, ибо там женщины. Дмитрий же сам обратился к Кухте и сказал:
– Не можешь так со мной обращаться - недостоин.
На что тот ответил:
– Еще смеешь ругаться!
В доме с него стащили последнюю одежду и, посадив на лавку, заковали в цепь.
К этому времени вокруг дома собралась толпа любопытных. В дом никого не пускали. Однако одному жидку удалось пробраться, и он видел, как Дмитрий сидел голый, окровавленный, закованный в цепь.
Зборовский, как приехал, прошел прямо в верхние покои к Гальшке. Испуганная девочка упала ему в ноги и поклонилась два раза. Старый Зборовский спросил ее: «стала ли женою?» И когда она ответила «да», сказал: - То есть зле (это плохо).
Оттуда он сошел вниз. В это время Дмитрий уже сидел закованный. Зборовский, не удержавшись, ударил его по лицу со словами:
– Злодей! Король тебя жаловал и дал тебе замок помежный, а ты по-злодейски и нешляхетно поступил. Воевал раньше с татарами, а теперь с паненками!
Кухта же посоветовал:
– В Турции, если один у другого жену уведет, его подвешивают за ребро.
Дмитрий молчал, но Кухте сказал:
– Тебе я ничего не сделал.
Потом он попросил пить. Один из людей челековецких принес кружку воды, но Кухта не подпустил его к Дмитрию. Тогда этот человек спрашивал: «кто это и что сделал?» На что ему ответили: «что занял замок в каком-то Остроге, откуда та княжна; мать княжны держал под замком, после убил, а княжну увез».
Весть о случившемся быстро распространилась. Лисский бурмистр с писарем явился к Ливе и, вызвав нимбургских радных, говорил им: «Пани нимбурсци! Как вы учинили то на грунтах Его Милости Королевской без ведома моего?» Они же ответили: «Учинили с позволения и ведома гетмана вашего».
Дмитрия повели из дома, а так как он не хотел или не мог идти, его понесли и положили на простой воз. В спине у него была кровоточащая рана и другая спереди, в груди. Вместе с возом выехал молодой Зборовский. Отец его задержался, расплачиваясь с Ливой за Дмитрия и следя за сборами Гальшки, которую усадили на крытый возок, вместе с ее прислужницами. Тогда к Зборовскому подошел человек гетмана, которого гетман дал в провожатые его сыну. Он сказал:
– Пане воеводо, людей королевских постреляли, дайте им, а то будут нас ругать. - И Зборовский дал по 15 талеров раненым: одной женщине и пахолку из челенковец. Потом он пошел к гетману. Гетман укорял его, говоря:
– Я дал приказание, чтобы тот был взят без шкоды.
На что Зборовский ему ответил:
– Пан бог так сделать захотел. Хорошо еще, что княжна осталась здорова.
По дороге слуга Кухты, Матей, накрыл обнаженного Дмитрия рогожей, несмотря на то, что молодой Зборовский хотел воспрепятствовать этому. По дороге Дмитрий просил Матея дать знать королю римскому, чтобы назначил свой суд расследовать дело, а не выдавать его полякам. Но Матей, боясь разговаривать с ним, отъехал.
Дмитрия привезли в Нимбург. Здесь, когда воз задержался на базаре в давке, несмотря на то, что конные не подпускали к нему толпу, он кричал, умоляя не выдавать его в руки полякам, но отдать суду чешского короля.
В Нимбурге Дмитрию сочувствовали. Один мещанин пришел вечером с братом к дому, куда был привезен Дмитрий; другой привел туда доктора, но никого из них к нему не пустили. Тогда мещане послали известить в Прагу.
Дмитрий лежал в доме на лавке, и когда к нему пришел нимбургский бурмистр, он просил и его дать знать в королевскую комору. Бурмистр же ему ответил:
– Было бы злодейство не чинить, тогда бы и королю слушать нечего было.
То же он просил и у пришедших рядных и Кухты, умоляя:
– Мои мили панове, имейте надо мною литость справедливую, как же то панове христиане, а не выдавайте меня в руки полякам.
Кухта же его бранил.
Вечером пришел молодой Зборовский и сказал:
– И как ты смел это учинить, что не взял девку шляхтича, но взял паненку. - Он упрекал Дмитрия, что скверно обращался с Гальшкой и плохо одевал ее.
Из Нимбурга Дмитрия повезли дальше к польской границе. В субботу остановились в пограничном городе Яромире. Здесь Зборовский приказал его посадить в конюшню на цепь.
В ночь на воскресенье Дмитрий умер. На шее его были багровые пятна, как бы от веревки.
Яромирский бурмистр с несколькими мещанами заказали гроб и одели труп в платье. Узнав, что труп убран в платье, Зборовский приказал его опять раздеть, гроб выставить из дома, а тело бросить в конюшне на навоз, - де при жизни цепь золотую носил и в господе останавливался, а в ту же ночь на цепях железных в конюшне умер.
На следующий день приехали другие, преследовавшие Сангушку. В среду тело выдали городу. Оно было одето и отнесено в дом бурмистра. Приходившие любопытные дивились, что в такие морозы у трупа голова качается, - а говорили, что он был застрелен!
Дмитрия похоронили по чешскому обряду на шестой день в костеле в склепе, в «ризницком алтаре».
Гальшка же была общим советом участвовавших в погоне поручена старосте познанскому, а не Зборовскому, доставить ее матери[117].
6
В заключение остается сказать несколько слов о дальнейшей судьбе участников драмы.
Надежды Зборовского не оправдались. Беата не выдала дочери за его сына. Чешским правительством было назначено следствие по делу об убийстве Дмитрия Сангушки, но Зборовский не явился на позыв и не отвечал перед судом.
Выдали Гальшку за Гурко, познанского воеводу, который увез ее в замок Шамотулы. О дальнейшей судьбе ее ходят легенды. Говорят, что он держал ее в жестоком заточеньи, так как она отказывала ему в его супружеских правах.
Беата же пятидесяти лет вышла замуж за некоего Ольбрехта Лаского, воеводу Сирадского, который, принудив Беату записать на его имя все именья, заточил ее в замке Кинемарке, в Угорщине близ Татр, где она и умерла.
По смерти Беаты Гурко заявил притязания на именья Острожских. Началась тяжба между ним и Ласким. Лаский, боясь, что земли достанутся его противнику, продал именья Сигизмунду Августу. Король Генрих Валуа уничтожил эту запись и признал именья собственностью Острожских. К этому времени Гурко уже умер. Гальшка переехала в Oстрог, где и окончила жизнь около 1582 года.
И только после ее смерти все именья Острожские соединились в руках князя Василия, к тому времени уже заслужившего славу, которая затмила славу его отца. Под его началом Острог становится центром православия на русско-литовских землях. Здесь беглый Федоров открывает типографию, в которой печатается с московских и греческих списков первая библия, здесь открывается первая греческая академия по образцу латинских иезуитских коллегий. Василия прославляют поэты и историки, называя его уже не Василием, а Константином, в честь первохристианского императора Константина. Острог делается гнездом королевской оппозиции, рассадником и оплотом православия и протестантизма. Сюда съезжаются просвещеннейшие люди своего времени. Как роскошный цветок, он мгновенно расцветает, чтобы так же быстро завять и уйти в неизвестность вместе с его обновителем, - всё по одному и тому же беспощадному закону жизни, который не щадит ни великого, ни малого и с которым так хорошо знакома история человечества[118].
Печатается по изд.: Временник. Научно-литературные записки Львовского Ставропигиона. Год издания LXII. Под редакцией В.Р. Ваврика (Львов, 1932), стр.67-79. Отд. издание: Лев Гомолицкий. История одного родства. Гальшка, княжна Острожская и Дмитрий Сангушко (Львов, 1931). См. также «Письмо в редакцию» Гомолицкого, За Свободу!, 1931, № 266, 6 октября, стр.4:
Милостивый Государь
Господин Редактор!
Не откажите поместить на страницах руководимой Вами газеты нижеследующее:
В № 35 (от 27 сент.) газеты «Русский Голос», издаваемой во Львове, автор статьи о Временнике Львовского Ставропигийского братства допустил неточность, сообщив, что мой исторический очерк о Гальшке, княжне Острожской, помещенный во Временнике («История одного родства»), «основан на документах, изъятых из архива Сангушек в Остроге». В своем очерке я упоминаю, что при составлении его пользовался в числе других источников Архивом Сангушек, изданным во Львове в 1884-1910 гг. Издание это содержит, как известно, часть архива, находившегося в Славуте, бывшей резиденцией князей. В Остроге же архива Сангушек не помещается.
Кроме того, в той же статье мне приписывается незаслуженная добродетель - звание знатока волынского края. Волынским краем я действительно интересовался и, насколько позволяли условия, изучал его историю - хорошо ли, плохо ли, об этом свидетельствует мой исторический очерк. Но на почетное звание знатока претендовать не имею никакого, даже самого скромного, права. Не хочу смущать автора статьи (не имел же человек дурного намерения), но, признаюсь, сам я был не менее смущен и за себя и за волынский край, из чувства уважения и благодарности к которому я считаю своим долгом незаслуженное мною «звание» вернуть, чтобы оно и было передано тому, кому принадлежит по праву.
