Альфред Хаусмен - Избранные стихотворения

Моряки и сухопуты, сядем вместе на причале.
Расскажу я вам сегодня сказку о своей печали.
Видите — покатым пирсом в воду врезалась земля?
Там не раз бродил под вечер со своей печалью я.
Солнце к западу проплыло, в пламени пурпурном тая,
А в кильватере светила шла трирема золотая,
Корпус, парус и оснастка золотом слепили взгляд.
Я сказал своей печали: — Вот бы нам уплыть в закат!
Мы доверим наши судьбы огненной волне прилива.
Поплывем по следу солнца радостно и терпеливо.
За спиной оставим страны, где потемки и туман.
На крыле своем трирема нас возьмет за океан!
А трирема повернула и вонзилась в берег носом.
Капитан оперся на борт, обратясь ко мне с вопросом:
— Можешь мне помочь, бискаец, я измаялся совсем?
Я смотрел, не отрываясь, на его блестящий шлем
И молчал, а он продолжил, улыбнувшись несчастливо:
— Помоги моей печали, сын Бискайского залива…
Покачал я головою, неприступен и суров:
Кто живет у океана, тот не любит лишних слов.
Мы расстались с капитаном, — каждому свои печали.
Больше золотой триремы я не видел на причале.

О Ты, кто из горних просторов
Пустыней глухонемой
Детей своих в путь отправляешь,
А после зовешь их домой,

Кто много племен и народов
Из глины и праха слепил,
А после от света дневного
Их вечною тенью укрыл:

Мы ныне к покою и миру
Навеки нисходим во тьму.
Мы созданы были Тобою
И зову верны Твоему.

О, когда бы мы с тобой
Были оба моряками,
Вместе плыли б мы весной
За добычею к Панаме.

О, когда бы мы с тобой
Были в армии солдаты, —
Видя, что проигран бой,
Мы ушли бы, как два брата.

Но теперь мы врозь с тобой,
Наша дружба позабыта, —
Пусть пиратствует другой
И спокойно спит убитый.

В Эдеме, Господом любим,
Жил счастливо Адам,
И плод познания над ним
Висел, не тронут, там.

Но как недолог счастья срок,
Адам узнал, когда
Его изгнал могучий Бог
Из рая навсегда.

Так здесь не задержусь и я —
Мне отдыхать невмочь:
В груди болит душа моя
И властно рвется прочь.

Даю по уговору
Не дар, а лишь заём;
Но только кредитора
Не укоряй потом.

Получит смертный то лишь.
Что смертный лишь дает.
Отсрочку ты отмолишь,
Но всё же срок придет.

Хоть смерть нас всех сильнее,
Любовь порой сильна.
Срок времени длиннее,
Но и она длинна.

Не спрашивай, боясь, что я отвечу.
Смолчали все, и мне ответить нечем.
Погибли сотни молча — и забыты.
Не спрашивай, боясь, что я отвечу,

Как тот был слаб, а тот — прочней гранита,
А тот был храбр — как лев, бросался в сечу,
А тот меня любил, — и все убиты.
Не спрашивай, боясь, что я отвечу.

Коль с ночи до прихода дня
Звонят колокола,
То сердце ноет у меня
За все мои дела.

«Страна в потрясенье снова?
Умом повредился мир?
Качнулась земли основа?»
«Довольно трепать мундир».

«В народе ведутся речи,
Чтоб дрогнувший небосвод
Всем миром принять на плечи?»
«Тебе — отдохнуть черед».

«Мы наголову разбиты?
Захватчики нас теснят?
Но мы с ними будем квиты!»
«Оставь петушиться, брат».

Нечистый в безумном танце
Служивого закружил.
И пряжки звенят на ранце
Над холмиками могил.

Тому уж минуло пять лет.
Твердил я: «Бед страшнее нет.
Пора мне путь закончить свой».
Беда пришла. А я — живой.

Я не боюсь. И в этот раз
Не грянул мой урочный час.
Я все страданья соберу, —
Но лишь от старости умру.

Укрыв пустою синевой
Бездушный мир, где бед — с лихвой,
Творила Господа рука
Мощь и надежность на века.

Удар — и раскололась сталь.
Базальт прочнейший пылью стал.
Алмаз застыл в сияньи… Вдруг —
Сто тысяч искр летят вокруг.

Где он, последний наш оплот?
Что держит нас и чем живёт
Наш мир в движении его?
Лишь сердце. Больше ничего.

Что за грешника младого там в наручниках ведут?
В чем таком он провинился, что кругом его клянут?
Отчего по виду скорбен он едва ли не до слез?
Знать, ему свободы стоил небывалый цвет волос.

Оскорбителен природе человека — сей окрас,
За него во время оно вздернуть следовало враз;
Впрочем, виселицу вряд ли стоит принимать всерьез, —
Вот содрать с него бы кожу за ужасный цвет волос.

В поведеньи его воля чрезвычайная видна —
Красить голову украдкой в невозможные тона;
Но ведут его без шляпы, чтобы громко произнес
Приговор судья суровый за отвратный цвет волос.

Осужден топчак давить он, иль трепать канат морской,
Иль долбить в Портленде камень что в мороз,
что в лютый зной, А в коротких промежутках может этот камнетес
Возводить хулу на Бога за несчастный цвет волос.

В загашнике года было
Немало холодных дней.
Звонили в церквях уныло,
И делалось всё темней.

В Господне жилище даже
Назойливый мрак пролез,
Здесь — матовые витражи
И фресок дремучий лес.

Пыталось глухое эхо
До самых стропил взлететь:
Рыданья и взрывы смеха…
А кто-то пытался петь.

Во множестве те здесь были,
Кого называть нельзя.
Их лица как воск оплыли,
В огне вековом сквозя.

Короны, тиары, митры
Сияли на головах.
Но белым с одной палитры
Все лица раскрасил страх.

Под тяжестью дуг соборных,
Незыблемых сотни лет,
Стояла толпа покорных
Тому, кто дает нам свет.

Разрушив былой оракул,
Молитва взяла их в плен,
Но только никто не плакал
И не преклонял колен.

«Пока мы здесь, соглядатай, —
Услышал я, — зорче взгляд.
День завтрашний станет датой
Сверженья богов во ад.

Закончим свои мытарства
Мы с первым лучом зари.
Разрушены будут царства,
Повержены в прах — цари.

Оставив междоусобья,
Теперь мы поем псалмы.
Что смотришь ты исподлобья?
Назавтра исчезнем мы.

Владыки владений мнимых,
Святые, в ком ни на грош
Нет святости, — средь гонимых
И проклятых нас найдешь.

Бессмертных и бесконечных
Сочтутся назавтра дни».
И смолкли от мыслей встречных,
Забыв обо мне, они.

Вниманье свое вернули
К молитвенному труду
И горестно затянули:
«Господь нам послал звезду…»

Бегом из вчера в сегодня
Я кинулся впопыхах.
Диковинно речь Господня
В нечистых звучит устах!