Александр Житинский - Дневник maccolita. Онлайн-дневники 2001–2012 гг.
Но при этом Русь-тройка продолжала во весь опор, впереди всех стран, государств и народов, мчаться вскачь, не ведая, что в ней вор на воре сидит, погоняя толпой уродов.
Вот и всё, чему он нас научил. И что надо, как Тютчев, верить в наших лошадок. Несмотря на то, что вокруг полно воров и ловчил, да и сами мы не красавцы и каждый довольно гадок.
Повесть о том, как поссорились ХХ и YY
28 марта
Звонок из Москвы от моего весьма известного коллеги и старого знакомого ХХ.
– Это ХХ, привет. У меня к тебе несколько вопросов, – вкрадчиво начинает он и я понимаю, что разговор не сулит мне ничего хорошего.
– Да, пожалуйста.
– Скажи мне, не упоминал ли ты мое имя в каких-нибудь публичных выступлениях, интервью и прочем?
Я судорожно припоминаю.
– Да вроде нет…
– Тогда второй вопрос. Не давал ли ты недавно интервью такому-то (называется фамилия).
– Да, давал, – вспоминаю я. Дело было в январе.
– А не говорил ли ты там в таком смысле, что, мол, моя книжка тебя не заинтересовала, ты прочитал один рассказ и отложил в сторону?
«Ах, вот в чем дело…» – догадываюсь.
– Говорил, – горестно сознаюсь я.
– А скажи, мой друг, я когда-нибудь позволял себе говорить что-либо дурное о твоих книжках, хотя ты тоже не Шекспир?
– Ей-богу, не знаю. Не отслеживал. Наверное, нет. Хотя пожалуйста, можешь сколько…
– Тогда если тебе будет приятно, что старый приятель называет тебя говном и посылает на хуй, то и живи с этим! – заканчивает он и вешает трубку.
Пойду повешусь, пожалуй.
Концерт маэстро
15 апреля
Рад доложить, как говорят прапорщики, что концерт таки состоялся.
Это для тех, кто в танке там не был, но переживал и играл в тотализатор.
У нас в клубе было несколько пари: придёт – не придёт. И если придёт – то будет или не будет играть.
Предыдущая неделя не давала никаких поводов для оптимизма.
О. Н. звонил каждый день, жаловался на здоровье и выдвигал новые и новые варианты концерта.
И они все больше склонялись к тому, что он принесет диск – и пусть публика смотрит видеозапись его игры.
Я слабо возражал, что это не одно и то же. Запись можно посмотреть и дома.
Продавать билеты на просмотр видеозаписи как-то негуманно.
Деньгами его завлекать бесполезно, я пробовал.
В прошлый раз мне удалось ему всучить сумму, вдвое большую той, чем ему платят, скажем, в музее Бродского (я специально узнавал). Он отказывался, отпихивал деньги, потом взял. Что не помешало ему потом в разговоре с одним общим знакомым сказать, что заплатили ему мало. Он нечеловечески коварен. Я не спорю, что он стоит больше. Ну скажи – сколько, и вопрос исчерпан. Не говорит. Деньги типа его не интересуют.
Ну ладно, бог с ними, с деньгами.
Каждый раз перед концертом О. Н. ты чувствуешь себя в глупейшем положении. Ты абсолютно не знаешь, что обещать публике и что будет на самом деле.
Я лично уповаю на волю Господа Бога и говорю: «Господа, О. Н. пришел, за остальное я не ручаюсь. Если он не сядет за рояль, мы вернем деньги за билеты».
Вообще, мне страшно интересно всегда – чем же закончится эта борьба. Это как с женщиной. Но не буду отвлекаться.
Дело в том, что он страшно хочет играть и страшно боится. Боится всего – публики прежде всего и плохо сыграть. Типа как тот охотник из «Обыкновенного чуда». 99 раз играл гениально, но уверенности на сотый раз нет.
Поэтому в ход идут отговорки, жалобы на всё – на здоровье, возраст, публику, рояль, зал.
Я терпеливо все выслушиваю, потом говорю:
– О. Н., я не верю, что вы можете сыграть неудачно. Вы всегда играете блистательно.
Тут он немного успокаивается и говорит:
– Ладно, я приеду в 7 и сыграю «Шинель».
То есть озвучит немой фильм «Шинель», которую первоначально сам же отверг.
– ОК, – говорю.
В шесть мы уже в полной боевой готовности. Я привез оператора с профессиональной камерой (аренда 2 тыр за вечер), звукорежиссер на месте, проектор светит, экран висит.
Каравайчука нет.
7.25. Его нет.
Я не звоню ему на мобильный, потому что знаю, что если он решил не приезжать, трубку он не возьмет.
7.35 – его нет. Те, кто ставил на провал, ликуют.
И тут из-за угла появляется О. Н. в черных очках и в берете. Как всегда. Ни на кого не смотрит.
Практически индифферентен.
Я бросаюсь к нему.
– О. Н., мы уже заждались!
Ноль внимания. Вот просто классическая недоступная барышня.
Проходит в нашу бухгалтерию, садится, наконец замечает меня, дает два диска.
– Пускай слушают это. Гениальная музыка. А потом… потом, может быть, я сыграю «Шинель».
Покорно несу диски оператору и объявляю публике:
– Сейчас мы посмотрим эти записи О. Н., а потом он озвучит немой фильм «Шинель». Может быть.
На лицах некоторое разочарование.
Я возвращаюсь к нему. Оператор пытается поставить диск.
Внезапно О. Н. встает и говорит:
– Я хочу посмотреть «Шинель». Попробовать. Пусть все они уйдут, я попробую.
А у нас сидит полный зал. Я покрываюсь холодным потом «Пускай они уйдут!» Ни х… себе!
Он выходит в зал, видит публику и, видимо, понимает абсурдность своего требования. Подходит, точнее, как бы подкрадывается к роялю.
– Где «Шинель»? Дайте на экран.
– Рома, «Шинель» на экран! Быстро! – приказываю я.
И вот на экране «Шинель» Козинцева и Трауберга, 1926 года выпуска.
Портрет Гоголя работы Горчева висит на заднике сцены.
О. Н. смотрит на экран, потом надевает на голову наволочку и, словно нехотя, начинает дотрагиваться до клавиш.
У него там дырки прорезаны для глаз? Нет. Постепенно начинает разыгрываться. Музыка не иллюстрирует действие, она как бы сама по себе, но в то же время не мешает, а помогает.
Играет полчаса, потом встает и уходит.
– Больше играть не буду. Рояль не настроен.
– Вчера настраивали.
– Да? А его ваши джазмены разбили, он теперь вообще никуда не годится!
Я, конечно, молчу, что по-настоящему разбить рояль может только он сам.
В зале публика продолжает смотреть «Шинель» без звука.
– Что там идет? – спрашивает он вдруг.
– Фильм досматривают, – пожимаю плечами я.
Он задумывается. Потом встает и снова направляется в зал, садится за рояль и доигрывает фильм до конца.
Уже без наволочки. Кстати, без наволочки музыка более соответствует происходящему на экране.
Бурные аплодисменты.
Все не верят своему счастью.
Он снова возвращается в артистическую (бухгалтерию) и объявляет, что уходит домой.
– Я гениально сыграл? Правда? Правда? Это Апокалипсис. Это последняя весна!
Я подтверждаю и предлагаю отвезти его домой.
Он соглашается.
Я иду за ключами от машины, по дороге меня на две минуты задерживают. Когда возвращаюсь в зал – публика сидит, на экране запись О. Н. в наволочке.
