Александр Житинский - Лестница. Плывун: Петербургские повести.
Александр Житинский - Лестница. Плывун: Петербургские повести. краткое содержание
Иллюстрации Александра Яковлева
Александр Житинский
Лестница. Плывун
ЛЕСТНИЦА
Этажи
В тот день белая луна стояла в небе, с утра наконец-то ударил морозец и деревья оделись хрупким инеем. Слава богу, кажется, наступила зима.
Впрочем, я начну с того, что молодой человек вышел из квартиры на лестницу, где было темно. Касаясь пальцами стены, он спустился вниз, на площадку четвертого этажа, где споткнулся о цинковый бак и выругался. Ему не понравился этот бак и запах гнили; вообще лестница ему тоже не понравилась, поскольку была старая, поручни на перилах делись бог знает куда, ржавое железо пачкало ладонь тонким порошком — он это чувствовал в темноте, — а главное, молодой человек никак не мог приспособиться к длине пролетов, и бывало так, что ему казалось — ступенька последняя и он делал шаг, как бы по плоскости, но нога проваливалась, а сердце замирало.
Молодой человек, как видно из этого описания, впервые вышел из незнакомой квартиры и опять-таки впервые спускался по этой зловонной лестнице.
Как он попал сюда (а он попал сюда не далее как вчера вечером) — это особая история, и, если она придется к месту, я ее расскажу. Теперь же, пока молодой человек спускается, я позволю себе познакомить с ним читателя.
Фамилия молодого человека была Пирошников.
Пожалуй, ничего достоверного более сообщить о нем пока не могу. Говорили, что он работает осветителем в каком-то не то театре, не то Дворце культуры, но говорили это давно, а за тот срок, что прошел с тех пор, когда мы имели общих знакомых, он, вполне возможно, успел переменить несколько мест службы. Сужу об этом по тому, что до того, как он поступил осветителем (по слухам), он был последовательно студентом, солдатом (не по своей охоте), рыбаком на сейнере или траулере, точно не знаю, приемщиком винных бутылок, снова студентом и продавцом книг с лотка в подземном переходе у Гостиного двора (там я его наблюдал лично).
Он был начитан, имел аналитический ум, который позволял ему трезво оценивать свое положение в обществе и не иметь на этот счет каких-то иллюзий. Он твердо знал, что та незначительная и, по правде сказать, случайная деятельность, которой он занимался, — явление временное и преходящее, что в дальнейшем будущем образуется другая, более устойчивая и плавная жизнь, но как именно она образуется, ясного отчета он себе не составил.
Впрочем, довольно скоро он осознал, что вообще все временно и преходяще, и это позволило ему спокойней смотреть на свой порядком изломанный жизненный путь. Иногда он даже приходил к мысли, что не будет никакой особенной беды, если он, студент Пирошников (тогда он во второй раз был студентом), не достигнет положения в обществе и вообще не достигнет того, что при тщательном рассмотрении можно было бы выдать за цель его существования.
Однако время от времени он страдал, испытывая хандру, вялость, раздражительность и прочие признаки дурного расположения духа, которые посещали его обычно по утрам после какой-нибудь очень уж бестолковой ночи накануне, когда он за считанные часы знакомился с десятком людей, большинство из которых не мог наутро и вспомнить, попадал в чужие дома, вел длинные и, казалось, вполне интеллигентные разговоры, пел песни под гитару, а напоследок, как правило, неумело, а потому и неудачливо приставал к женщинам.
Пирошников спустился еще ниже и в редком свете, падавшем из окна, расположенного метрах в двух над площадкой, увидел кошку, которая умывалась. Рядом с кошкой находилась перевернутая полиэтиленовая крышечка из-под банки. В крышечку было налито молоко, и кошка собиралась приступить к завтраку. Пирошников вспомнил, что он давно не ел, и у него даже мелькнула мысль — выпить это молоко (очень хотелось пить!), поскольку крышечка выглядела очень аккуратной и чистой. Но он не сделал никакого движения к молоку и прошел дальше.
Надо сказать, что в характере молодого человека была одна черта, которую нельзя признать достойной. Пирошников был способен на поступки в равной мере иногда дурные и благородные, а иногда и ни те ни другие, но обязательно необъяснимые со стороны и совершенные необходимо в присутствии других лиц. Он мог выкинуть что угодно (и приятели знали за ним такое свойство), но — о чем догадывались не все — на людях, непременно на людях, причем в эти моменты Пирошникова самого как бы и не существовало, а он с восхищением, или с удивлением, или даже с осуждением, но всегда с нескрываемым интересом следил за самим собою глазами этих третьих лиц.
Он мог бы, конечно, выпить молоко из крышечки. Но он его не выпил, потому что, кроме кошки, которая, кстати, не обратила на него особого внимания, других одушевленных на лестнице не было и весь этот фокус с молоком грозил пропасть впустую.
Да что там молоко! Этот факт не заслуживал бы упоминания, будь у нас под руками, то есть именно в тот момент, когда молодой человек спускается по лестнице, какой-нибудь другой хоть мало-мальски забавный случай или предмет, напрашивающийся на внимание. Как назло, лестница была пустынна; доносились, правда, из-за прикрытых дверей запахи дешевой кухни: картофеля, жаренного на постном масле, яичницы; один раз даже аромат кофе уловил нос Пирошникова, но на самой лестнице, исключая баки для мусора и встреченную кошку, ничего больше не было.
Словом, ничто не указывало на последующие странные события. Все было исключительно мирно в этот утренний час — какой именно, Пирошников точно сказать не мог, поскольку часов у него не было.
О чем мы думаем в утренние часы, когда спускаемся по лестнице, которую по привычности уже и не замечаем, спускаемся от своей сонной квартиры, особенно в зимние темные утренние сумерки, сжимаясь заранее от предстоящего холода и замороженной давки в трамваях, но когда наши сны (я имею в виду сны приятные) еще витают над нами и окончательно покидают нас только на улице? Сказать точно не берусь, да и вы сами не могли бы сказать этого о себе, поэтому предположительно Пирошникову вспоминался вчерашний вечер, который сейчас казался ему, что редко бывает, исключительно удачным.
Поскольку он привык уже к темной лестнице и перестал ее замечать, а следовательно, она также перестала действовать на него угнетающе, мысли его приняли другое направление. Он последовательно восстанавливал события вчерашнего дня, стараясь добраться по возможности далее к моменту, начиная с которого, как ни вспоминай, ничего больше не вспомнишь.
Что-то торопило Пирошникова поскорее добраться до этого момента, чтобы объяснить себе некоторые частности сегодняшнего утра: где, например, он находится, далеко ли от дома и от работы, почему, несмотря на полную неизвестность относительно своего местопребывания, мысли его все время тянутся к чему-то приятному и согревающему душу. Он даже пожелал бы сразу вспомнить об этом приятном и согревающем, но чувствовал, что так ничего, пожалуй, не выйдет, — надо по порядку, иначе будет все то же: некая приятность, тепло, какие-то разговоры, а потом то самое прикосновение, которое и казалось теперь самой что ни на есть последней точкой вчерашнего вечера.
