Круг Ландау - Горобец Борис Соломонович

Если Г. Горелик выяснил, как я думаю, истину в 2005 г., то почему другим это нельзя было сделать на полсотни лет раньше. Прежде всего, как мне кажется, упрек надо адресовать А.А. Абрикосову. Почему он молчал при жизни Ландау и выступил в печати на эту тему только в конце 1970-х гг.? Именно это и привело к выступлению Е.М. Лифшица в защиту Ландау. Должен признаться, что раньше я автоматически доверял версии Е.М. Лифшица. Я и сейчас не сомневаюсь в его искренности. Он обожествлял Ландау и готов был фанатично биться за его «честь» там, где другие проявляли осторожность. В результате возникла пожизненная вражда этих двух учеников Ландау. Прискорбно.

В заключение этой истории позволю себе пересказать анекдот «от Абрикосова». Этот минирассказ с элементом черного юмора я услышал из источника, просившего его не называть. Якобы один физик-академик X. (икс) как-то ехал в автомобиле с А.А. Абрикосовым из аэропорта в Москву. За рулем сидел Абрикосов. Неожиданно на шоссе выскочил заяц. Абрикосов резко затормозил. «Что, Алеша, не смог бы задавить зайца?» — спросил спутник. — «Конечно, нет». — «Что, вообще никакого живого существа?» — «Наверно, Лифшица смог бы», — ответил Абрикосов.

Пытаясь охарактеризовать общественное лицо А.А. Абрикосова, нельзя обойти его известный призыв, обращенный к ученым России эпохи Ельцина, эмигрировать из страны. Смысл призыва в том, что настоящим, профессионально ценным ученым нужно быстрей подавать заявления об иммиграции в страны Запада. Только так им удастся сохранить себя для науки вообще, и для физики, в частности. Надо спешить, так как в России дела идут все хуже, а Запад — не резиновый.

Это резкое, может быть, даже циничное заявление было опубликовано в начале 1990-х гг. в одной из московских газет (к сожалению, не помню названия и даты). Оно вызвало отрицательную реакцию ряда известнейших физиков, например, В.Л. Гинзбурга и Ж.И. Алферова., Академик Л.Д. Фаддеев писал, правда, не называя никого по имени: «Среди тех, кто относит себя к интеллигенции, много предателей».

Юридически право на эмиграцию — бесспорно. Материальная и иногда идейная мотивация эмигрантов тоже понятны. Но важно и то, в каком тоне они впоследствии высказываются о бывших соотечественниках и о стране, в которой провели основные годы жизни, не обязательно самые худшие. В этом смысле ученые, так или иначе связанные со школой Ландау, эмигрировавшие в США, ведут себя по-разному. Наряду с А.Абрикосовым, в США из учеников Ландау ныне живут и занимаются физикой И.Дзялошинский, Л.Горьков, пишет мемуары М.Каганов. Профессор Аргоннского университета в Лемонте Алекс Абрикосов — так он себя теперь называет — получил американское гражданство лишь в 68-летнем возрасте. Сразу после получения им Нобелевской премии он разъяснил журналистам, что он «отныне и навсегда — американец» (его собственные слова). Поэтому он отказался приехать в Россию, где их с В.Л. Гинзбургом планировал принять у себя президент Путин. Другой вопрос, почему в результате отказа Абрикосова президент не пригласил к себе «оставшегося в одиночестве» В.Л. Гинзбурга. В этом, А.А. Абрикосов, конечно, не виноват.

К сожалению, я лишь отрывочно коснусь здесь одного из самых ярких ученых лиц школы Ландау, так как мало что знаю, помимо стандартного справочного поля о нем. Но несколько ярких «зарисовок» все же включил в рассказ об этом необычном человеке.

В блестящей научной карьере И.М. Халатникова было два его самых главных общественно значимых дела: участие в Советском Атомном Проекте и создание Института теоретической физики имени Ландау. Коснусь и того, и другого, к сожалению, фрагментарно. О первом из этих дел рассказывает сам И.М. Халатников. <Фрагменты из интервью И.М. Калашникова об участии группы Ландау в Проекте помещены также в главе 4, а полный текст интервью опубликован в источниках, указанных в ссылке [Халатников, 1993]>

«Меня можно считать «сталинским учёным» — я получил первую Сталинскую стипендию и последнюю Сталинскую премию. В 1939 году были учреждены Сталинские стипендии для студентов — тоже для поднятия престижа науки. И в Днепропетровском университете я получил Сталинскую стипендию среди первых. Мама моя была очень горда, я стал необыкновенно богат, мог угощать девушек шоколадными конфетами».

«В аспирантуре у Ландау я должен был начать учиться летом 1941-го. Но уже конец войны я встретил начальником штаба зенитного полка. Неизвестно, сумел бы я вернуться в физику, не прогреми американские атомные взрывы. Советским руководителям было ясно, кому адресован гром, и поэтому Капице удалось объяснить, что физики стали важнее артиллеристов. Меня отпустили, в сентябре 1945-го я приехал в Институт физических проблем и занялся физикой низких температур. До следующего лета никаких разговоров об атомном проекте до меня не доходило, сам я занимался всем этим с большим интересом. Моей задачей было служить координатором между Ландау и математиками. Математики получали от меня уравнения в таком виде, что о конструкции бомбы догадаться было невозможно. Такой был порядок. Но математикам и не требовалось этого знать. Известно, что среди главных характеристик атомной бомбы — критическая масса, материал и форма “взрывчатки”. В общем виде такую задачу никто и никогда до нас не решал. А мне удалось по лучить необычайной красоты интерполяционную формулу. Помню, Ландау был в таком восторге от этого результата, что подарил мне фотографию с надписью: “Дорогому Халату…” она у меня хранится до сих пор.

Расчёты водородной бомбы мы вели параллельно с группой А.Н. Тихонова в отделении прикладной математики у Келдыша. Задание на расчёты, которое нам дали, было написано рукой А.Д. Сахарова. Я хорошо помню эту бумажку — лист в клеточку, исписанный с двух сторон зеленовато-синими чернилами. Лист содержал все исходные данные по первой водородной бомбе. Это был документ неслыханной секретности, его нельзя было доверить никакой машинистке. Несомненно, такого варианта расчёта в 1950 году американцы не знали. Хорош он или плох, это другой вопрос, но они его не знали. Если и был в то время главный советский секрет, то он был написан на бумажном листке рукой Сахарова. Бумажка попала в мои руки для того, чтобы подготовить задания для математиков.

В “Воспоминаниях” Сахарова сказано, что в Институте прикладной математики как-то утеряли документ, связанный с водородным проектом. Малозначащую, пишет, потеряли бумажку. А начальник первого отдела — после того, как к нему приехал высокий чин из госбезопасности и с ним побеседовал, — покончил жизнь самоубийством. Андрей Дмитриевич приводит это как пример нравов: человек расстался с жизнью из-за того, что потерял малозначащую бумажку. В действительности, я знаю, что потеряли ту самую бумажку, которая у нас, в Институте физпроблем, в течение месяца или двух хранилась в первом отделе. Всего одна страничка. Я не раз держал её в руках и помню, как она хранилась: в специальных картонных обложках как документ особой важности. Чтобы продолжить расчёты в группе Тихонова, эту бумагу переслали в отделение прикладной математики. И там утеряли. Андрей Дмитриевич к тому времени был уже на Объекте и, может быть, не знал, что именно пропало. А это была всего одна страничка, на которой значилась вся его идея — со всеми размерами, со всеми деталями конструкции и с подписью “А.Сахаров”. За время моей работы в спецпроекте я не помню других случаев утери каких-либо документов. Пропал всего один. Но какой!