Женевьева Табуи - 20 лет дипломатической борьбы
Внешняя политика развивается в опасном направлении.
Гражданская война в Испании, неминуемый аншлюс, а теперь еще и гитлеровская угроза Чехословакии доводят до наивысшей степени раскол французского общественного мнения.
В сенате, как и в Бурбонском дворце, лейтмотивом выступлений правых по-прежнему является утверждение, что «Франция не может вести переговоры с Гитлером через посредничество еврея!».[57] В этом суть всей внутренней драмы Франции, которую она переживает весной 1937 года.
Все хотят избежать войны. Однако некоторые группы французов считают, что правильно понимаемый патриотизм заключается в. том, чтобы делать – и иногда даже во вред нашим союзным обязательствам – уступку за уступкой Гитлеру и Муссолини с целью попытаться достигнуть с ними какого-то согласия, ради которого был бы принесен в жертву франко-русский пакт!
Все еще находясь на трибуне, Жозеф Кайо заканчивает наконец свою грозную обвинительную речь против правительства такими стихами Ришпэна:
…Правительство – это…
Женщина пьяная,
В бездну летящая,
Не зная как, не зная почему.
Жозеф Кайо только что нанес роковой удар Народному фронту, но, будучи смертельно ранено, это политическое образование проживет в агонии еще десять месяцев!
Восьмого июня образовано радикал-социалистическое правительство Шотана – Блюма. По мнению правых партий, можно не сомневаться, что председатель Совета министров Шотан и министр финансов Жорж Боннэ будут способны в случае необходимости пойти на уступки, которых требуют диктаторы, ибо прежде всего не должно быть войны!
* * *Женева, сентябрь 1937 года.
Постройка нового дворца Лиги Наций наконец закончена. На Генеральной Ассамблее председательствует Ага Хан. Этого момента в своей жизни он ждал целые годы.
Но Ассамблея тянется бесконечно долго.
Председатель совета, главы правительств, главы делегаций лишь весьма редко появляются там.
– Мне не везет. Это в первый раз главы делегаций так бойкотируют Женеву! – жалуется Ага Хан.
Но совершенно очевидно, что основная игра ведется не в Женеве, а именно в столицах.
Тем не менее после многих недель ловких и осторожных переговоров с представителями личного кабинета Леона Блюма и с Жозефом Авенолем Ага Хан добивается того, что в один из сентябрьских дней Леон Блюм прибывает на несколько часов на большой вечер, посвященный открытию нового дворца.
Несколько дней спустя гости танцевали в большой мраморной галерее – без всякого увлечения, но до шести часов утра.
– Знаете ли вы, во сколько это обошлось Ага Хану? – спрашивает в известной степени шокированный всем этим представитель швейцарского правительства. – Представьте себе, он приказал доставить лакомства, а также индийские напитки прямо из Калькутты. Для этого понадобилось два самолета! Он, должно быть, истратил около миллиона швейцарских франков.
На ярко-зеленых газонах у террасы первого этажа несколько часов подряд отчаянно кричат разбуженные шумом и вырвавшиеся из вольера знаменитые павлины – гордость нового дворца.
Весьма раздраженный и чувствуя, что этот прием не удался, Жозеф Авеноль весь вечер ворчит:
– Ах, если бы я только мог заставить их замолчать!
Французский делегат социалист Мариус Муте спокойно отвечает:
– У меня на родине в деревнях тоже есть собаки, которые воют по покойникам… Тут уж ничего не поделаешь!
* * *Мюнхен, 25 сентября. Фюрер устраивает грандиозную встречу Муссолини, который от вокзала до города едет между двумя рядами бюстов римских императоров, преемником которых он себя выставляет.
Над большой площадью, где население приветствует дуче, доминирует вывешенная на высокой колонне гигантская буква М, его монограмма, обрамленная колоссальной короной.
Берлин, 27 сентября. Муссолини, стоя на переднем плане в роскошном открытом автомобиле, в котором Гитлер занимает место позади него, торжественно проезжает несколько километров от имперской канцелярии до Олимпийского стадиона.
Повсюду с крыш до тротуаров свисают гигантские германские и итальянские государственные флаги. Эмблемы в виде секиры и пучка прутьев (фасции – символ древнеримских легионов, взятый «на вооружение» итальянскими фашистами; от слова «фасция» и происходит слово фашизм, как обозначение единения «прутьев». – Примеч. ред.) и эмблемы рейха украшают сотни пилонов и колонн.
На следующий день, 28 сентября, в семь часов вечера в Берлине состоялся огромный митинг!
Гитлер чествует своего гостя – «одного из величайших людей всех веков, одного из тех редких гениев, которых создает не история, а которые сами творят историю!». Гитлер превозносит содружество двух империй, которые, как заявляет он, «насчитывают сто пятнадцать миллионов человек, решивших бок о бок сражаться против разрушительной заразы демократического интернационала и оказать сопротивление любым попыткам внести раскол…»
Со своей стороны, Муссолини на совершенно непонятном из-за сильного итальянского акцента немецком языке в высокопарных выражениях восхваляет оба режима и клянется Третьему рейху в вечной дружбе. «Когда фашизм имеет друга, он идет с ним до конца. Завтра Европа станет фашистской и сто пятнадцать миллионов человек поднимутся как один в несокрушимой решимости».
Внезапно гремят мощные раскаты грома. Начинается ужасная гроза. Молнии освещают небо, покрытое зловещими тучами, и в полумраке сумерек эта картина кажется трагической. Проливной дождь обрушивается на толпу, которая в панике бросается к трамваям.
Вечером посол Понсэ говорит тем, кто ему рассказал обо всем этом:
– Итак, кажется, сами силы природы возвещают людям о несчастьях, которые вскоре обрушатся на их головы благодаря союзу двух диктаторов.
Демократический мир пребывает в состоянии крайней растерянности.
Шестого ноября – последний удар, прекращающий мучительные сомнения. Муссолини присоединяется к антикоминтерновскому пакту, заключенному между Германией и Японией в 1936 году.
Андре Франсуа-Понсэ телеграфирует на Кэ д’Орсэ:
«Отныне Франция и Англия отделены от Центральной Европы прочным барьером. Они теперь не в состоянии оказать непосредственную, прямую помощь Австрии и Чехословакии. Это может навести Гитлера на мысль, что пробил час приступить к осуществлению второй части его программы – созданию “великого рейха”».
* * *Прага, 14 декабря 1937 года. Градчаны. 9 часов вечера. Личные апартаменты президента Чехословацкой республики Эдуарда Бенеша.
Через четыре больших окна открывается вид на Прагу с тонкими очертаниями ее семидесяти дворцов, которые выделяются на фоне падающего легкими хлопьями снега. На переднем плане перед окнами видны национальные флаги Чехословакии и трехцветные флаги Франции. Завтра в Прагу прибывает Ивон Дельбос, возвращающийся из непродолжительной поездки в Варшаву, Белград и Бухарест.
