Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

Фонарь отсвечивает в луже,
Пятном ложится по траве.
А в том окне бессильно тужит
Владыка жизни — человек.

Глаза скользят по всем предметам,
По пятнам выцветших обой.
Глаза болят от слёз и света,
От вспышки молнии ночной.

И жизнь прошла, смеясь брезгливо,
Свалили мертвенные дни…
А на дворе — фонарь тоскливый
И лужи чёрные под ним.

Ничего нет ужасней на свете,
Чем слегка прорезающий мглу,
Точно светоч невидимой смерти —
Одинокий фонарь на углу.

Что-то чудится в нём колдовское,
Ворожившее с тёмной судьбой,
Что-то мёртвое в нём, неживое,
И тупое, как тихая боль…

А кругом темнота наступает
На несмелый, светящийся круг.
Ночь — огромная, злая, слепая —
Обнимает и давит вокруг…

Ночью душат меня небылицы,
В сердце — тёмная, ржавая гарь.
Мне безлюдная улица снится
И на ней — одинокий фонарь.

Фонари стоят, как солдаты,
И горят себе грустно, без цели.
Здесь ходили в плащах крылатых
И ножи в темноте блестели.

Что-то сказочное, из Андерсена,
Сердцу близкое и родное,
И, шурша, пробегает Сена,
Бьёт о камень жёлтой волною.

Сказка была давно, в России,
Горела у иконы лампада…
Огоньки — красные, синие…
Не жди! Не люби! Не надо!

— И всё мне чудится бессонной ночью,
Что я иду по улицам пустым,
И чёрный ветер разрывает в клочья
Густые тучи — серый дым.

А на углу фонарь мигает кротко,
И пахнет розами в ночном саду.
И всё хожу я нервно вдоль решётки
И в сад калитки не найду.

Да, я помню тот страшный миг,
Тот надрывный экстаз печали.
Круг от лампы, обложки книг —
Только я уж — не замечала.

А за дверью неслась гроза,
Дождь упрямо стучал по крыше.
Было страшно слово сказать.
Не хотелось ни жить, ни слышать.

В трамвае шумно. Светит ровный свет.
Со мною никого нет рядом.
Но чувствую — невидимый сосед
Меня сжигает неподвижным взглядом.

И с ужасом сквозь дым от папирос
В стекле окна я вижу профиль грубый.
— Прямой, высокий лоб, горбатый нос
И быстро шепчущие губы.

Слезаю. Ухожу в туман ночной —
Со мной на остановке он слезает,
Совсем бесшумно следует за мной —
И прожигает мёртвыми глазами.

Завтра я письмо получу,
Или злые тревожные вести.
Прижимался к груди и плечу
Мой холодный маленький крестик.

Ни о чём не могу гадать,
Ни о чём не хочу молиться.
Пусть и так проползут года
Бестолковою вереницей.

Возвращаюсь ночью из Парижа,
Прохожу по улицам пустым,
И на каждой тёмной даче вижу
Белые тревожные кресты.

И ползут, ползут по небу тучи,
Тени расстилая по земле.
И в дыму, над месяцем плывучим
Вьётся смерть верхом на помеле.
(И так можно было до бесконечности)

И тень моя по улицам бродила,
По набережным тёмным и пустым,
И, крадучись, рассеянно всходила
На тёмные и гулкие мосты.

Считая дробные шаги прохожих,
Металась бешено у фонарей.
А фонари выстраивали рожи
И языки показывали ей.

Бездомной нищенкой из сказки-были,
Исчезнувшей, растаявшей, как дым,
И окна освещённые дразнили
Далёким чем-то и давно чужим.

Тень моя осталась у решётки,
Где туман рассеянный вставал,
Где остался чей-то голос чёткий
И прощальные его слова.

Взгляд, в котором не было печали,
Голос без волненья и мольбы,
И шаги внимательно считали
Жуткие фонарные столбы…

Вы смеётесь, милый мой сосед?
Вас пьянят смеющиеся лица?
Электрический, тяжёлый свет,
Женские мохнатые ресницы?

Вы смеётесь? Отчего у вас
Смех такой подчёркнуто-счастливый?
Чокнемся за одного из нас,
Здесь кричащих за бокалом пива.

Здесь светло, крикливо и смешно.
Губы в медленной улыбке стынут.
— А на севрских улицах темно.
— А на севрских улицах пустынно.

Змейкою дымок от папирос,
Взгляд весёлый и огни в тумане, —
Этот тонкий, медленный наркоз
Рано или поздно одурманит.

Воздух бьёт в раскрытое окно,
Тает смех, и дерзкий и несмелый.
— Друг мой или недруг, всё равно —
Чокнемся, пока не надоело!