Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

В саду цвели высокие каштаны
И веяла зелёная весна.
В своём саду томилась Донна-Анна,
Молчала у раскрытого окна…

И наклоняя низко профиль тонкий,
С улыбкою печального лица,
Она ласкала локоны ребёнка,
Не знавшего далёкого отца.

А по ночам, когда душа устанет,
Под душным пологом ей снились сны
О кораблях на тёмном океане,
О женщинах, прекраснее весны.

И годы шли. И проходили сроки.
Стонало море. Падала гроза.
И так же всё таинственно глубоки,
Как у еврейки, грустные глаза.

А вечером к ней тихо шёл прохожий.
Пусть он другой — не всё ли ей равно?
В глазах мужчин всегда одно и то же,
Пьянящее, как старое вино.

И по ночам, в назойливом дурмане,
Под тихий шум его влюблённых фраз,
Ей снились корабли на океане
И женщины с ревнивым блеском глаз.

И на кремнистом дне, в измятом платье,
Она — с лицом, забрызганным, в крови,
Не вынесшая душного проклятья
Своей огромной, давящей любви.

Постой, вот этот ящик отодвинь-ка!
Молчи! Она скребётся за дверьми?
Там холодно и сыро. Минька, Минька,
Минь!

Под шкафом — нет! На чердаке — там страшно,
Там в паутине скользкий домовой.
И от свечи косое пламя пляшет
По лестнице крутой.

Сбежала! Вот! Ах, чтоб ей пусто было!
Теперь не спать всю ночь! Из-за неё!
И холод по ступенькам и перилам
Ползёт, оттачивая лезвиё.

И бьёт в окно ночной, холодный ветер,
Рвёт над виском растрёпанную прядь…
Мяукает? — Нет, это у соседей…
Мне холодно. Я спать хочу. Я — спать…

Минька! Минька!

Пусть вы не любите моих стихов,
Пусть вы не помните моих вопросов.
Мои глаза спокойней синих льдов,
И больше ни о чём не спросят.

Но, если обо мне заходит речь —
Меня, вы думаете, вспомнить нечем?
А недосказанность коротких встреч?
А узко сдвинутые плечи?

И голосом намеренно сухим
Вы бросите без злобы и печали,
Что вам не нравятся мои стихи,
Что вас они не волновали.

Лежит в распахнутом окне
Спокойное, ночное небо.
Так было всё в далёком сне,
В том сне, который был и не был.

Я слышу голос — тихий шум,
Я слышу шум — но слов не слышу.
Я лекции не запишу —
Другие за меня запишут.

Что делать мне в чужом краю?
Я в мир вошла тихонько, с краю.
Я — только зритель. Жизнь мою
Другие за меня сыграют.

Сегодня вечер слишком сух,
И как-то пасмурно в лесу.

И не спадает душный зной,
И пахнет пылью и весной.

А в городе — тревожный гул,
Стучащий молотом в мозгу.

И раскалённые торцы,
И фонари, как близнецы,

И воздух пылью нагружён,
И душит пыль со всех сторон.

И в лицах встречных что-то есть
Жестокое, как слово — месть.

Тени у калиток,
Листья смотрят ввысь…
Мы с тобою квиты,
Глупенькая жизнь.

Нечего сердиться,
Плакать, тосковать.
Опущу ресницы,
Разверну тетрадь.

Пусть распались цели,
Мысли не сбылись.
— Всем мы надоели,
Маленькая жизнь.

Тихий сумрак сада,
Матовая даль.
Ничего не надо.
Ничего не жаль.

Туча небо кругом обняла,
Набухает и рвётся на части.

Как больная, всё жду я тепла
И почти невозможного счастья.

Совсем устал угрюмый контролёр
Прощёлкивать зелёные билеты.
И девушка метёт с панели сор,
Мертва от электрического света.

И мельком в зеркале — который раз —
Я вижу бледное изображенье.
А пара чьих-то неспокойных глаз
Хватает каждое моё движенье.

Вон, в красном женщина бокал несёт
И белого медведя обнимает…
Сквозь матовый туман я вижу всё,
И ничего не понимаю.

Слепая ночь прильнёт к земле
Огромною холодной жабой,
Когда верхом на помеле
Я вихрем полечу на шабаш.

И будет ночь кошмарным сном,
И будет ночь хулой на Бога.
Кривым, уродливым пятном
Тень расплывётся у порога.

И ты всю ночь не будешь спать
В предчувствии недоброй вести.
Пустую тёмную кровать
Рукой нетвёрдой перекрестишь.

И не узнаешь никогда
В печали тайну роковую,
Что дни, недели и года —
Уже давно не существуют.

Что время память замело,
Что сердце — только тёмный слиток,
Что я, сжимая помело,
Хватаю месяц за копыта.