Круг Ландау - Горобец Борис Соломонович
Академик Л.Б. Окунь: «В политике А.Б. участия не принимал. Но когда в январе 1981 г. Андрея Дмитриевича Сахарова сослали в Горький, А.Б. очень переживал за него. Его беспокойство достигло предела, когда в ноябре 1981 г. Андрей Дмитриевич объявил голодовку, требуя, чтобы невесту сына Елены Георгиевны Боннер Лизу Алексееву выпустили за границу. Политбюро уступать не собиралось. А.Б. обсуждал со мной эту ситуацию ежедневно. Наконец, мы решили идти на прием к вице-президенту Академии Е.П. Велихову. Когда секретарь пригласила нас войти в кабинет, А.Б. неожиданно сказал: «Подождите меня, я лучше пойду один». Вышел он примерно через полчаса. Разговор оказался безрезультатным. Тогда А.Б. встретился со своим старым знакомым, Вадимом Робертовичем Регелем, который был близким другом семьи президента Академии А.П. Александрова, и попросил объяснить жене последнего, что если в результате голодовки Сахаров умрет, то имя ее мужа в истории будет покрыто вечным позором. Разговор подействовал: Александров поговорил с Брежневым, и 8 декабря, добившись своего, Сахаров прекратил голодовку» [56]. (Как пишет в «Аргументах и фактах» (2005, № 51) известный историк Рой Медведев: «Достоверно известно, что если информации о диссидентах удавалось дойти до Брежнева, он, как правило, решал дело в их пользу. Моего брата Жореса освободили из “психушки” именно таким образом».)
Профессор Д.Н. Воскресенский: «Помню, однажды в период горьковской ссылки А.Д. Сахарова Аркадий Бенедиктович вернулся домой возбужденный. “Знаете, что спросил меня директор бассейна?” — начал он с порога. — “А этот ваш Сахаров, он что, ненормальный?” Я ему ответил: “Да, он ненормальный. Его ненормальность в его честности и порядочности”. <…> Именно А.Б. Мигдала А.Д. Сахаров попросил быть своим доверенным лицом в период выборной кампании» [Там же, С. 123].
Профессор А.М. Поляков: «В глухие годы А.Б. ходил на приемы к А.П. Александрову, пытаясь помочь Сахарову и Орлову [57], смелостью которых он восхищался. Однажды я получил из ЖЭТФ на рецензию статью Сахарова. Я написал что-то сверхположительное (и статья была напечатана). Но работа мне не очень нравилась, и я поделился этим с А.Б. (как обычно, не придерживая язык). А.Б. очень рассердился и сказал: “Саша, о великих людях и святых в таком тоне не говорят”» [Воспоминания…, 2003. С. 60].
Профессор М.И. Монастырский: «В 1975 году А.Б. категорически отказался подписываться под письмом, клеймящим А.Д. Сахарова. Вместе со своим учеником академиком С.Т. Беляевым они поплатились за это Ленинской премией» [Там же, С. 198].
А вот в каких словах тот же факт описывает другой ученик Мигдала В.М. Осадчиев: <«…> домой к А.Б. явился вдруг, без звонка, академик М. [58] С предложением подписать “бумагу осуждения” Ответ был чрезвычайно резким: “Разве я когда-нибудь или кому-нибудь давал повод обращаться ко мне с подобными предложениями?”
Как только началась перестройка, А.Б. сразу же написал письмо секретарю ЦК КПСС А.Н. Яковлеву, передал через помощника <…> призыв к проявлению мудрости новых руководителей <по отношению к Сахарову> <…>. В этот период он стал смотреть телевизор, политику и новости <…>. “Я могу здесь такое увидеть! В Америке подобного не увидишь <…> Там телевидение глупое, неинтересное”» [Там же, С. 104].
И.И. Гольдман вспоминает, что в 1970-е гг. А.Д. Сахаров нуждался в санаторном лечении (это было уже после его яростной газетной травли). Решить этот вопрос в пользу опального ученого было непросто. «А.Б. обратился к Н.Н. Боголюбову и тот устроил Сахарова в санаторий» (через члена Политбюро ЦК КПСС В.В. Гришина) [Там же, С. 158].
Вот яркий и поучительный эпизод, связанный с поступлением сына Мигдала Саши и двух его друзей, А. Полякова и С. Гурвица, в МФТИ в 1961 г.
Рассказывает Поляков: «Саша Мигдал и я выиграли первый приз для 11-классников (а мы были в девятом). Аспиранты, организаторы олимпиады, добились разрешения для нас сдавать вступительные экзамены в МФТИ. Экзамены мы сдали, но темные силы в МФТИ попытались их аннулировать. Тут и случилось важное событие: А.Б. решил вмешаться и заодно познакомиться со мной. Мои впечатления были ошеломительны. Он показался мне сверхчеловеком <…>. А.Б. пришлось бороться за нас с Сашей и нашего друга Сережу Гурвица, тоже сдавшего экзамен (нашу попытку поступления в МФТИ А.Б. обозначил словами: “Три жида в два ряда”). Он пошел на прием к какому-то высокому партийному начальнику. Тот сказал: — Не беспокойтесь, Аркадий Бенедиктович, давайте мы примем вашего сына и забудем об этой истории. — А.Б. ответил: — Я не хочу, чтобы мой сын начинал жизнь с подлости. <…> Все утряслось <…>» [Там же, С. 58].
«<…> ему подарили набор очень хороших резцов для его токарного станка, и А.Б. подарку был рад, но переживал, что это слишком ценный подарок от не очень близкого человека. При этом А.Б. вспоминал, что когда другой человек вместе с просьбой об отзыве прислал ящик хорошего грузинского вина, А.Б. отзыв дать отказался, а вино пришлось выпить, чтобы не испортилось» [Там же, С. 47].
М.Б. Гейликман высказывает об идеологии Мигдала следующее глубокое суждение: «Времена не выбирают <…>. Но А.Б., живя в тоталитарном государстве, был поразительно свободен. Политическая несвобода бывает разная. Одни люди до доклада Хрущева по разным причинам не понимали, в каком государстве они живут, другие все понимали, но потратили значительную часть своей жизни на разъедающие разговоры на “московских кухнях” и таким образом позволили советскому режиму отнимать у себя умственные силы на ненависть к нему. А.Б. все понимал, но тратил свое время в основном на другое: на науку, альпинизм, женщин, подводное плавание, мотоциклы, надувные яхты, стеклодувное дело, скульптуру. В определенном смысле это было инакомыслием даже по отношению к инакомыслию» [Там же, С. 213].
Что касается женщин, раз уж о них упомянул М.Б. Гейликман, приведу лишь одну цитату из воспоминаний И.И. Гольдмана. «Мы <с В.В. Судаковым> познакомились с двумя круглолицыми киевлянками и стали с ними встречаться. Ландау заметил это и прочел нам лекцию о том, как следует ухаживать за прекрасным полом. Лекция была, как всегда у Дау, полна блеска и остроумия. Я рассказал об этом Мигдалу. Он без восторга бросил: «Нашли у кого учиться!» [Там же, С. 165].
Об отношении А.Б. Мигдала к национальному вопросу тот же И.И. Гольдман пишет: «После семинара в Мерилендском университете <…> один профессор спросил А.Б.: “Какова ваша национальность?” А.Б. ответил: “Я — русский”. На обратном пути <…> я сказал: “А я помню вашего брата Мулю, вашу маму Рахиль Соломоновну” А.Б. поправил меня: “Ее звали Рахиль Аркадьевна, и меня назвали в честь ее отца, как принято у евреев”. Возможны два толкования. Национальность А.Б. зависела от того, кто его собеседник. Или — его брат и мать были еще связаны с еврейской традицией, а сам А.Б. — с русской» [Там же, С. 162].
Еще два замечания на эту же тему. Ученик А.Б. доцент МИФИ В.М. Осадчиев пишет: «В период второй волны иммиграции v Израиль А.Б. сформулировал свою позицию: “По паспорту я еврей, но Родина моя здесь, здесь я родился и живу. Во-первых, я не знаю языка, а во-вторых, я не чувствую чего-либо особенного в принадлежности к национальности”» [Там же, С. 109].
Академик А.И. Ларкин вспоминает о Мигдалах, отце и сыне: «Когда Саша в 16 лет получал паспорт, А.Б. говорил, что Саша сам должен решать, какую национальность выбрать, но он ему советует записаться по матери русским, так как хочет, чтобы Саша занимался наукой, а “пятый пункт” будет этому мешать» [Там же, С. 47].
Замечу, что подобный вопрос Ландау решал иначе, он считал, что его сын «Гарик должен записаться евреем, если хочет сохранить фамилию Ландау. А если желает быть русским, то пусть меняет фамилию на Дробанцев» [Рындина, Интернет].
