Генри Харт - Венецианец Марко Поло
Несмотря на присущее книге многословие, повторение деталей, наличие резонерских, малоценных и малоинтересных абзацев и некоторую чопорность стиля — неизбежную дань прежним своим писательским привычкам, — Рустичелло сумел написать такую прозу, которую с чисто литературной точки зрения резко порицать никак нельзя. По удачному выражению Бенедетто, книга написана в ясной и простой форме, исторический и повествовательный элемент превосходно сочетается в ней с суховатыми географическими описаниями, а некоторые страницы, вроде, например, той, где рассказывается легенда о Будде, полны примитивной силы лучших образцов романической прозы тех времен. «Книга Марко от начала до конца выдержана в спокойном, уверенном стиле, изобличающем руку литератора, перед которым был подходящий материал и который стремился сделать свою работу как можно лучше».
Здесь мы должны распрощаться с Рустичелло Пизанским, достойнейшим сотрудником мессера Марко. Нам известно о нем слишком мало, и его смутный облик заслоняется яркой, обаятельной фигурой путешественника Марко. После того как пизанец, выполнив свою задачу, поставил заключительные слова книги: «Deo gratias. Amen» — и отложил в сторону усталое перо, история не произнесла о нем ни слова. Неизвестно даже, был ли он освобожден из плена и когда именно, что произошло с ним потом, где, когда и каким образом он окончил свои дни. В точности измерить долю, внесенную им в книгу мессера Марко Поло, нам уже никогда не удастся. Нам не узнать, сколько долгих часов потратил он, чтобы разобрать неуклюжую писанину венецианца и расположить в нужном порядке сведения, рассыпанные в его записках. Нам не выяснить, сколько вошедшего в книгу материала он выпытал у Марко своими вопросами, сколько было добавлено, сколько опущено, сколько изменено и поправлено по его совету. Но без его магического прикосновения к запискам Марко мир был бы неизмеримо беднее, а имя мессера Марко говорило бы нам не более, чем все другие имена, внесенные в «Золотую книгу» Венеции.
Теперь уже нет никаких серьезных сомнений, что первоначальная рукопись была написана по-французски. Рамузио считал, что созданная в генуэзской тюрьме книга была написана по-латыни. Другие полагали, что она была написана на венецианском или тосканском наречии. Правда, латинский перевод был создан по первоначальной рукописи очень скоро, вероятно, еще при жизни путешественника; но убедительные соображения как внутреннего, так и внешнего характера говорят, что Марко и Рустичелло написали свою книгу в Генуе именно на французском языке. Этот французский язык не очень правилен с точки зрения грамматики, лексики и стиля, в нем, усугубляя путаницу, в изобилии встречаются итальянские и италианизированные слова, но это был несомненно французский язык[100].
Однажды — это было 16 октября 1298 года,— когда Марко Поло и Рустичелло, шелестя листами пергамента, усердно трудились над своими записями, до них долетел смутный шум и крики с улицы. Гул голосов становился все громче, к тюрьме, где сидели пленники, приближалась толпа. Вот тюремная дверь распахнулась, стража втолкнула в камеру каких-то людей. Это были заросшие, грязные, забрызганные кровью и обессилевшие люди. Кое-кто из них был перевязан окровавленными тряпками; с первого взгляда стало ясно, что они только что вышли из смертельного рукопашного боя, какие постоянно происходили в то время на море. К своему и ужасу и изумлению Марко увидел, что это были венецианцы. Перья и пергамент отброшены, книга была забыта, Поло и Рустичелло в оцепенении слушают рассказ об ужасном несчастье, постигшем венецианский военный флот.
Когда вести о поражении Пизы под Мелорией достигли Венеции, венецианцы дали клятву расправиться с генуэзцами так же, как генуэзцы расправились с пизанцами. Два года войны не принесли никакого результата; затем, летом 1298 года, венецианцы собрали огромный флот (источники определяют его цифрой от 90 до 120 галер) во главе с Андреа Дандоло. Генуэзцы не стали ждать врага в своих водах, а отважно двинулись в Адриатику: у них было шестьдесят, а то и более кораблей, командовал ими Ламба Дориа, брат Уберто, победителя при Мелории. Не теряя времени, Дориа разгромил и начисто разграбил венецианские города на Далматинском побережье. 7 сентября 1298 года, рано утром, только что расправившись с венецианским поселением на острове Курцола, он увидел флот Венеции.
Дориа тут же составил план сражения. Пятнадцати галерам он приказал отойти в укрытие и стоять в резерве, остальные суда выстроились треугольником, в вершине треугольника был флагман. Когда флоты сблизились, венецианцы пускали в генуэзцев тучи стрел, сбрасывали им на палубы горшки с кипящим маслом, сыпали песок, лили известь и мыло. Но хитрый Дориа повернул свой флот так, что солнце било венецианцам в глаза. Это преимущество генуэзцев сперва уравновешивалось тем, что ветер благоприятствовал венецианским судам, — венецианцы захватили десять генуэзских галер. Окрыленные таким успешным началом и забыв осторожность, они рвались на врага чересчур поспешно и посадили несколько кораблей на мель. Один из этих кораблей захватили генуэзцы и, поставив на нем свою команду, направили против венецианцев. Однако генуэзцы находились в отчаянном положении и один момент были на волосок от бегства.
В самую критическую минуту сражения Дориа — он стоял на корме своего корабля, чтобы следить за ходом действий, — бросил взгляд на бак, где в гуще боя храбро дрался его сын Оттавио. В этот миг венецианская стрела насквозь пронзила грудь юноши, и он упал, умирая на глазах обезумевшего отца. Видя это, команда корабля на какое-то время перестала сражаться. Подавив в себе боль за любимого сына и ни на секунду не забывая о долге перед своим городом, несчастный Дориа спрыгнул вниз к воинам, крикнул на них и вновь сплотил к бою, который закипел еще ожесточеннее. Хриплым от горя голосом Дориа сказал морякам:
Воины, бросьте моего сына за борт в глубокое море. Разве можно найти ему место упокоения лучше, чем здесь, где, отважно сражаясь за отчизну, мы скоро отомстим за его смерть победой? Теперь беритесь за дело Пусть каждый исполнит свой долг и отомстит за его безвременную смерть своими подвигами, а не рыданиями.
С решимостью на лице, не пролив слезы, он снова занял свой пост и стал руководить битвой еще энергичнее, чем прежде. Как только его корабль гребцы подвели ближе к кораблю венецианского адмирала Дандоло, он подал сигнал тем своим галерам, которые стояли в укрытии. Со снятыми для боя мачтами, с выстроившимися вдоль бортов воинами, которые уже приложили стрелы к тетиве, оглашаемые криками и пением, генуэзские резервные суда, сверкая на солнце веслами, ринулись на венецианцев. Тех охватила паника, ибо они не знали, сколько же новых кораблей напало на них; часть венецианских галер бросилась в бегство. Генуэзцы преследовали их по пятам, не упуская ни малейшей возможности поразить врага. Битва не утихала весь день, и когда небо на западе запылало багрово-золотым закатным пламенем, выбившиеся из сил, потрепанные, рассеянные в беспорядке по морю венецианские галеры искали только спасения. Дух венецианцев был решительно сломлен. Гордые корабли (они были гораздо многочисленнее и сильнее генуэзских), недавно плывшие сюда с уверенностью в быстрой победе, бежали, и Венеция потерпела свое первое тяжелое поражение на море.
