Алекс Савчук - Прутский Декамерон
В один из вечеров, в то время когда высокая комиссия ужинала, дверь, ведущая из фойе в бар открылась, и вошел Кондрат. С высоты своего немаленького роста он оглядел присутствующих долгим изучающим взглядом и спросил меня:
– Надолго сие мероприятие, коллега?
– Как ты сюда вошел? – от удивления округлив глаза спросил я его шепотом, зная, что никто из посторонних не может попасть внутрь.
– Сказал охраннику, что я твой напарник, – ответил Кондрат беспечно. Эти же слова слышал Матвей Остапович, который как раз в это время встал, заинтересованный, и подошел к нам.
– Вы не возражаете, если мой напарник войдет и побудет в подсобке? – спросил я его.
– Если он тебе нужен, – ответил Матвей Остапович, – то пусть его, конечно.
Кондрат прошел в подсобку, я скользнул за ним, и мы, закурив, разговорились. Теперь, в связи с приездом парткомиссии, у меня нарушился обычный рабочий и даже жизненный ритм: отсюда, из ресторана, я теперь вообще домой не уходил – ужин заканчивался порой около 23 часов, а в 7 утра мне уже необходимо было быть на месте – при п…де и шпаге, как говорится, то есть, пардон, гладко выбритым и при бабочке. Из – за этого спать приходилось в баре, купаться в душевой ресторана, а Кондрат каждый день-два приносил свежие сорочки, которые ему передавала для меня моя мама. Иногда он приходил не один, приводил с собой пару девушек, и тогда мы накрывали перед ними небольшой, но богатый стол с лучшими советскими закусками и импортными напитками. Девушки, ошарашенные таким щедрым угощением, безропотно отдавались нам тут же, в баре, на матрасах, а утром еще и не хотели уходить, требуя продолжения банкета.
Покурив и наметив планы на ближайшие несколько дней, мы вышли из подсобки, но Матвей Остапович, уже поджидавший нас, отозвал Кондрата в сторону, решив завести с ним разговор о поэзии, в частности о творчестве Сергея Есенина. Через пару минут, выяснив, что Кондрат и понятия не имеет о предмете разговора, Матвей Остапович потерял к нему всякий интерес и подсел за дальний столик к одному из своих коллег, а Кондрат подошел к младшей из женщин, Веронике, – обе теперь, стоя у стойки, попивали кофе, – и как бы невзначай опустил ей руку на бедро. При виде этого меня чуть кондрат не хватил, – не Кондрат – мой друг, а тот самый – настоящий, – но Вероника, спокойно полуобернувшись к нему, сказала:
– Юноша, я, может быть, и кажусь вам сверстницей, но по занимаемой должности я выше вашего первого секретаря райкома, так что уберите, пожалуйста, руку.
Кондрат, исполнив требуемое, обыденным голосом спросил:
– Так что же теперь, вас и любить нельзя, если вы стоите над нами, простыми смертными, так высоко?
Вторая женщина, Раиса, повернулась к Кондрату и сказала снисходительно улыбнувшись:
– Ты должен любить нас платонически, как любишь… ну, родной комсомол, например.
На этом разговор был закончен, Кондрат отошел от женщин, а я выдохнул воздух из легких, впервые, наверное, с начала этого разговора.
– А кто эта, молодая? – наклонившись к моему уху спросил Кондрат.
– Инструктор ЦК ВЛКСМ, то есть твой непосредственный начальник, – пошутил я, имея в виду, что Кондрат везде и всегда, когда это было необходимо для наших амурных дел, представлялся работником райкома комсомола.
Следующим вечером, последним накануне отъезда комиссии, Матвей Остапович по моей подсказке и «наводке» посетил винсовхоззавод Чумайский, который, кстати, является поставщиком вин к столу ее величества, королевы Англии. Днем ранее Матвей Остапович сообщил мне, что его старый друг, живущий в Кишиневе, должен сегодня приехать навестить его, и я решился посоветовать ему запастись для этой цели приличным вином, а вечером Валерий – постоянный спутник Матвея Остаповича, хмурый необщительный человек, уже принес в бар огромный коричневой кожи потертый портфель и взгромоздил его на стойку. Он и прежде изо дня в день таскал его с собой и только сегодня, в последний день, я смог оценить разрешающие возможности этого портфеля – когда я заглянул внутрь его, в нем размещалось не менее 20 бутылок с вином. Я помог Валерию извлечь их наружу, – это были покрытые пылью и паутиной стеклянные бутылки незнакомой мне формы и с неизвестным содержимым. Горлышки бутылок были запечатаны сургучом, из которого торчали нитки с клочками бумаги, на которых значилось что вино в данной бутылке под названием таким-то, урожая такого-то года, изготовлено в таком-то месте. Я обратил внимание, что все эти бутылки по датам розлива являются примерно моими «сверстниками» – 1954–1958 годов, а некоторые были даже постарше. Те из них, что оказались в одном экземпляре, я с сожалением упаковал в картонный ящик из-под пива – сам же предложил Матвею забрать их с собой в Москву, а «двойники», которых набралось штук семь, осторожно выставил на стол – для пробы.
Около восьми вечера в баре появился друг Матвея Остаповича – невысокий, худощавый мужчина лет пятидесяти, внешности малоприметной, только глаза его смотрели проницательно – будто лазером ощупывал, а движения были быстры и порывисты. Он прибыл не один, вначале у входа возникло какое-то движение, потом вошли двое гражданских с пытливыми глазами ищеек: они оглядели весь бар, один даже заглянул ко мне в подсобку, но прежде дежурный у дверей сделал мне знак рукой, что эти люди – свои. Затем они вышли, заняв места снаружи у дверей, таким образом, у нас сегодня была двойная охрана.
Этот прощальный вечер, на котором по-прежнему не было ни одного из представителей местных властей, начался как настоящая дегустация: десять человек расселись вокруг стола, я, заняв место у торца, поочередно доставая бутылки, объявлял марку вина, год урожая и закладки, затем осторожно, с некоторым даже благоговением, стирая с бутылки пыль времен, откупоривал ее, отливая первые 50 граммов в отдельный бокал, затем разливал по бокалам гостей, стараясь не взбалтывать содержимое и оставляя осадок почти в целости; после чего поднимал свой и делал крутящее движение, чтобы вино мазнулось по стенке бокала и затем словно пленкой опустилось вниз (видел как эту процедуру во время дегустаций, на которых мне пару раз доводилось присутствовать, исполняют профессионалы, поэтому и запомнилось), потом вдыхал аромат, окунал в вино язык, после чего делал первый глоток, и тут уж все присутствующие брали свои бокалы, пробовали, и лишь после этого медленно выпивали.
Впервые, пожалуй, в моем баре вино пилось так торжественно и грамотно, да и то сказать: данное вино более чем соответствовало тому. Конечно, и я, и гости были, в лучшем случае, обыкновенными любителями и ценителями вина, но на мое предложение Матвею пригласить от винзавода технолога, который мог бы провести дегустацию более грамотно чем я, он сказал:
