Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

Всю ночь поскрипывала дверь.
Рассвирепел шумливый ветер.
Теперь легко на этом свете,
Ведь больше не было потерь.

Дрожащий, позабытый свет
Струится в маленькую щёлку.
Бегите, мысли! Что в вас толку,
Когда души, души-то нет!

Как просто и легко теперь!
Как сладко плакать втихомолку!
Дрожащий свет струился в щёлку
И медленно скрипела дверь.

Зацветает Иудино дерево,
Распускаются листья фиги,
Зацветает миндаль.
Дней крылатых не жаль.
Улыбнулись страницы книги
В первый раз после сумрака серого.

И узнала я вдруг,
Что желанье давно поблекло
И в тоскующий омут заброшено,
Что двойник мой с лицом перекошенным,
Тот, что плакал у тёмных стёкол, —
Мой единственный друг.

Что окрепнули крылья весны,
И, взмахнув, уронили звенящие сны.
И, как шорох пустой дороги,
В тихом танце теней
Вяжут звенья цепей
Сотворённые словом боги,
Неразумные боги.

Стоят колонны длинными рядами,
Торчит какой-то угрюмый дом.
А на скамейке сидят три дамы:
В лиловом, в жёлтом и в голубом.

Зачем — то тихо все трое встали.
Взлетели юбки, легли опять.
А та, что в жёлтом, в густой вуали,
От других отвернулась и стала ждать.

Суровым камнем за дамой в жёлтом
Торчал ненужный и страшный дом.
Кто-то в чёрном ощупью тихо прошёл там.
Прошёл. Вернулся. И встал под окном.

И было страшно, что к жёлтой даме
Придёт Неведомый бледных стран
Было страшно думать о ней стихами
И за жёлтым платьем скользить в туман.

На Венере есть жизнь, я верю.
В дымном омуте облаков
Так же люди есть на Венере,
Копошится там жизнь, я верю.
И в тропическом сне лесов
Блещут камни — по крайней мере,
Сотен бешеных городов,
И красива там жизнь, я верю.
Но что делается на Венере,
Что живёт миллионы лет,
Никакой трубой не измерить,
Математикой не проверить,
Инструментов и формул нет
Чтоб увидеть жизнь на Венере,
Лишь философ, дитя и поэт
Видят этот нетленный свет,
И томятся они, и верят,
Что узнают в тумане лет
Ту — другую — жизнь на Венере.

Небесный свод — к земле склонённый плат,
Грозящий мир тысячеглазый.
В немую гладь ничей пытливый взгляд
Ещё не проникал ни разу.

Глухая даль, где каждая звезда —
Великий мир, предвечный и нетленный,
И мы — песчинки — падаем туда,
В пасть ненасытную Вселенной.

И только меня одно мирит,
Что всё великое от века и до века,
Пространства, вечность, времена, миры —
Живут в сознанье человека.

Об одежде его метали жребий
И делили между собой.
А он был жив, и о чёрном хлебе,
Может быть, тосковал порой.

У высокого пьедестала
Заставляли струны звучать,
А над ним, дрожа, догорала
В церкви тоненькая свеча.

Неподвижный, бледный и строгий,
Освятил он вечерний снег.
В тихих звуках явившись богом,
Умирал он, как человек.

А его святое наследье
Шумно делят между собой,
Восхваляют его, как дети,
И возносят перед толпой.

Я не знаю, он был или не был,
И какой он песней звучал.
Чёрным ангелом в чёрном небе
Он взошёл на свой пьедестал.

Я ласкала чёрную кошку,
Шевелила тёплую шерсть.
У меня есть цветы у окошка,
Много жёлтых ромашек есть.

На столе лежат в беспорядке
Перья, книги, карандаши.
Я давно отдала тетрадке
Тихий ропот моей души.

Я люблю облаков очертанья,
И цветы, и солнечный свет.
У меня есть много желаний, —
Как не быть им в семнадцать лет!

Если взгляд скользит со страницы —
Значит, в сердце стучит апрель.
Всё мне чаще и чаще снится
Тихий холод пустых недель.

По шоссе шевелятся тени,
Слышен смех и шаги кадет.
А на следующее воскресенье —
Гладь шоссе и велосипед.

Подойди к узорной тени,
Покорясь ночной тиши.
Здесь растает стон последний,
Тихий стон твоей души.

На безлюдном перепутье
Чутко вслушивайся в ночь.
Мыслей пёстрые лоскутья
Пробегут, играя, прочь.

Прошуршат воспоминанья
В тихом шелесте листвы.
В зачарованном дыханье
Колыхнувшейся травы.

Обойди по лунным пятнам
Прутья голые мимоз.
Всё покажется понятным
Без печали и без слёз.

Брось тревогу в тёмный омут,
Глянь, как блещут фонари.
Погрузись в ночную дрёму,
Подожди, не говори.

Подойди к листве узорной,
Жар волненья потуши —
Здесь растает холод чёрный,
Тихий стон твоей души.