Сара Корбетт - Дом в небе
– Хорошо, хорошо, – наконец сказал Ахмед и выключил камеру.
И в награду за наши старания разрешил ненадолго задержаться во дворе.
Много позже я узнала, что пленка попала на телеканал «Аль-Джазира» и что на Запад они выпустили только часть. В Канаде этот отрывок, показанный в новостях вскоре после нашей съемки, шел без аудио. То, что увидели мои родители, длилось около девяти секунд: я, одетая как правоверная мусульманка, беззвучно шевелю губами, опустив глаза долу. Моих слов не было слышно за голосом диктора.
Когда мы навсегда покидали Электрический Дом, произошел отрадный случай. По дороге Найджел вдруг нащупал в темноте мою руку, сжал ее и долго не отпускал.
Новый дом получил название Дом Побега, но это случилось позже. Нас поселили в огромной комнате, размером больше напоминающей гостиную, чем спальню. На полу лежали два совершенно новых поролоновых матраса в пластиковой упаковке, сверху на стенах над матрасами были укреплены москитные сетки. В комнате был белый кафельный пол и два окна с металлическими ставнями. Просвет окна закрывали декоративные металлические решетки. Одно окно выходило в соседний двор, где виднелся маленький сарай из рифленой жести, закрытый на висячий замок. Второе смотрело в переулок с высокой белой стеной ровно посередине.
Каждый вечер приходил кто-то из мальчиков и закрывал ставни, а утром опять приходил, чтобы их открыть. Когда никого не было рядом, мы с Найджелом пытались расшатать решетки, но они крепко держались в бетоне по обеим сторонам окна. Время от времени я просовывала палец наружу, чтобы если не вдохнуть, то хотя бы пощупать свежий воздух. Кричать в окно и звать на помощь мы, конечно, не решались. Ахмед и его подельник Ромео сразу предупредили нас, что в округе полно сторонников Аль-Шабаб. Другими словами, нас окружали враги еще более злые, чем наши похитители, поскольку эти, казалось, не принадлежат ни к одной из крупных экстремистских группировок. Боевики Аль-Шабаб, сказал Ромео, обязательно захватят нас, если мы привлечем их внимание. Мне хватило этой угрозы, чтобы сидеть тихо, пусть я и не поверила ему.
Стоя слева у окна, выходящего в переулок, я рассматривала двор соседнего дома за стеной. Однажды там появилась женщина и стала развешивать на веревке белье. На ней было свободное домашнее платье с ярким рисунком и свободный головной платок, открывающий шею. Я видела ее со спины. Ее неторопливые движения просто убивали меня. Она наслаждалась своим уединением. Она повесила белую рубашку, затем еще одну, потом какое-то женское белье, по виду принадлежащее ее бабушке, светло-желтое детское платье, пару цветных хиджабов, мужские трусы и что-то вроде ночной рубашки из хлопка. Когда она закончила, я увидела всю ее семью, развешанную на веревке.
Уже шесть недель мне не позволяли поговорить по телефону с мамой. Но мне казалось, что она способна слышать мои мысли, когда я думаю о ней. Каждый день я мысленно с ней беседовала. Я просила ее держаться, и у меня было чувство, что она отвечает мне в том же духе. На самом деле я могла только догадываться о том, что происходит дома. Родители были весьма ограничены в средствах. Единственное, что можно было выгодно продать, – это дом отца и Перри в Силван-Лейк, окруженный цветочными клумбами, которые отец пестовал уже много лет. От одной этой мысли становилось тошно. Меня терзало чувство вины. Я никогда не прощу себе, что заставила их пойти на это. С самого первого дня я убеждала похитителей, что наши родные не могут заплатить выкуп. Если они держат нас тут по политическим мотивам, как они утверждали, то мы не те люди. «Не беспокойся, не беспокойся, – много раз заверял меня Ахмед, – нам нужны деньги только от ваших правительств, мы не хотим навредить вашим семьям».
Я верила ему, потому что мне так хотелось верить, пусть Найджел говорил, что я сумасшедшая. У его родных было больше возможностей. Его родители, выйдя на пенсию, выгодно продали семейную ферму. Найджел полагал, что у них должно быть достаточно денег, чтобы заплатить выкуп. О том, что выкуп за него, но не за меня, он не упоминал. В наш последний разговор с мамой я пыталась внушить ей, чтобы она не думала продавать ничего из нашего скудного имущества.
– Не знаю, как вы там пытаетесь собрать деньги, – говорила я, – но делать этого не нужно. Ничего не продавайте.
Не то чтобы я надеялась на помощь государства, однако я всерьез надеялась, что нашим тюремщикам надоест без толку возиться с нами и они нас освободят. Отношение к нам было, в общем, сносное. Они не морили нас голодом, не разлучали. Я по-прежнему верила, что ожидание – это лучшая стратегия.
Невесту Джамала, которая жила в Могадишо, звали Хамди. Ее Джамалу выбрала мать. Накануне Рамадана две семьи праздновали обручение. Джамал тогда отсутствовал пару дней и вернулся коротко стриженный и с глупой улыбкой на лице.
– Как Хамди? – спросила я.
– Ах, – ответил он, пытаясь проглотить свою улыбку, – такая красивая!
Когда настал праздник Ийд, Джамалу позволили отправить невесте подарки. Он купил ей новый хиджаб и шоколадку – взрослый поступок для подростка, который, по его собственному признанию, впервые заговорил с незнакомой женщиной два месяца назад.
– Женщины, они до-ро-ги-е, – заявил он, гордый тем, что смог произнести это слово. Он знал, что это нас повеселит.
Теперь Джамал грезил о предстоящей свадьбе. Ему хотелось, чтобы будущее наступило скорее. Он рассказывал, что свадьба будет скромная, потому что большие собрания в Могадишо привлекают внимание эфиопских солдат. А я не сомневалась, что, будь его воля, он пригласил бы весь город. Но их семьи не хотели рисковать. И Джамал не настаивал. Ему просто нужна Хамди.
Мы с Найджелом искали повод, чтобы лишний раз произнести ее имя и увидеть, как эмоции играют на лице влюбленного. Он отчаянно хотел слышать это имя, но произнести его стеснялся. Часто, отправляясь на рынок за едой, он забывал купить булочки, похожие на хот-доги, которые составляли основу нашего рациона.
– Ах, Хамди… – театрально вздыхали мы, когда Джамал возвращался без хлеба. Мы изображали, как он бродит по рынку, рассеянно почесывая лоб. Он смеялся.
Порой, глядя сквозь решетку на тот кусочек внешнего мира, который был виден из окна, я пыталась представить себе Хамди. Высокая она, худая или полная? Робкая или смелая? Со страхом или с нетерпением она ждет своего будущего? Интересно, хорошо ли ее знает Джамал. Любит ли он ее или просто взволнован предвкушением любви? Он никогда не признавался, но я догадывалась, что мысли о Хамди помогают ему скрасить долгие дни в нашем доме.
