Сара Корбетт - Дом в небе
Я села, взяла блокнот на пружинках, который предназначался для уроков ислама, и открыла его на чистой странице. «Бредбирд, – писала я, вспоминая, как звала его в Эфиопии, – держись, не сдавайся. Мы выберемся отсюда и вернемся домой. Посылаю тебе свой горячий привет из-за стены». Я перечитала записку несколько раз. Когда мы были вместе, я говорила ему эти слова каждый день. Верил ли он? Не знаю. Но писать это было приятно. Подумав, я добавила еще одну строчку: «Смой это в унитаз, как только прочтешь».
Я вырвала листок из блокнота и оторвала лишнюю бумагу, чтобы остался только текст. Записку я скатала в маленький шарик размером не больше ластика и затем, не дав себе времени на раздумья, постучала в дверь, будто мне надо в туалет.
Мальчики ленились конвоировать нас в туалет и обратно, как раньше, и теперь если кто-то из нас стучал в дверь, то часовой, сидящий на веранде, поглядев в нашу сторону, громко щелкал пальцами несколько раз – иди, мол.
Коридор в доме имел форму буквы L, и комната Найджела находилась как раз за поворотом, невидимая для часового. Туалет был дальше.
Когда раздался щелчок, я вышла в коридор, пряча маленький шарик между пальцами. Коридор был футов пятнадцать в длину, с толстыми синими стенами и белым кафельным полом. Комната Найджела находилась справа, как и моя. Проходя мимо открытой двери, я скосила глаза вправо, чтобы убедиться, что в комнате, кроме Найджела, никого нет, и незаметным движением кисти отправила ему мое послание. Бумажный шарик, подскакивая, покатился по полу. Найджел лежал на матрасе лицом вверх – наверное, спал. Я молилась, чтобы он успел подобрать записку прежде, чем ее найдут бандиты.
Потом я поняла, что расположение наших комнат не позволит ему отправить мне ответ, ведь Найджелу незачем ходить в мою сторону. Наше общение будет односторонним.
Вернувшись к себе, я задумалась над нашей новой реальностью. Я представила, как Найджел сидит за стеной, варится в собственных страхах, хотя понимала, что сейчас я более уязвима. Зеленая стена была покрыта венами трещин, расползшихся по штукатурке. Для чего-то я стукнула по ней кулаком. Звук – глухой, тягучий – сгинул в стенной толще. Медленно тянулись секунды. Я сидела, парализованная тишиной. И вдруг, с другой стороны, дважды постучали. Я подскочила от радости. Найджел услышал меня! И ответил. Я могла бы перестукиваться так целый день, если бы не часовой, который каждый час притаскивался с веранды и заставлял себя обходить коридор дозором. Если они поймают нас, то отселят Найджела еще дальше. И я только раз стукнула в стену, чтобы Найджел знал, что я услышала. И мы из осторожности надолго замолчали. Да, мы могли вроде как общаться, но это ничего не значило.
Наступил вечер. Я лежала в ползучей темноте, гоня от себя панику. После того случая в самый первый день, когда Али облапал меня, ища деньги, меня оставили в покое. Тем не менее я каждую секунду ощущала, что я женщина в окружении стаи голодных самцов. Я знала, что Коран разрешает мусульманам обращаться с невольницами как с женами, но не знала, насколько буквально понимают это наши тюремщики. Невольники, о которых шла речь в Коране, были либо захваченные на поле битвы солдаты семнадцатого века, либо деревенские вдовы, которых завоеватели принуждают на себя батрачить. Мне это все казалось древней историей, оставшейся в далеком прошлом. Но главари этой банды, казалось, существуют именно в тех древних реалиях. Всякий раз, говоря с нами, они просили не принимать все происходящее на свой счет. Выходит, мы были просто пешки в религиозной войне, в старой страшной сказке, повторявшейся на новый лад.
Всю ночь в огромной комнате я не сомкнула глаз. Мои мысли неслись галопом. Я отчаянно нуждалась в собеседнике, в полноценном общении. Придя в туалет для омовения перед вечерней молитвой, я внимательно осмотрела все еще раз. Там был унитаз, раковина, на стене алюминиевая фольга вместо зеркала и под ней хлипкая пластиковая полка. Было и маленькое зарешеченное окошко с широким подоконником. Утром после завтрака я снова бросила Найджелу записку, где объясняла свою новую идею. Я оставлю записку в туалете, спрятав ее на подоконнике, и стукну ему, давая знать, что она там. Когда он прочтет и спустит ее в унитаз, он также подаст мне сигнал. Свои записки он будет отправлять мне тем же способом.
Затем мы провели тестовое испытание. Спрятав записку в туалете, я вернулась к себе и стукнула в стену. Примерно через сорок минут Найджел дважды постучал в ответ. Это было маленькое, но важное достижение. Мы стали переписываться. Раз или два в день мы писали друг другу короткие бодрые сообщения, дополняя их рисунками. Записки мы стали прятать в пустой патрон от лампочки, торчащий на полке под зеркалом из фольги, – нам казалось, что там надежнее.
Я писала Найджелу, чтобы он нашел у себя в комнате какую-нибудь красивую вещицу, пусть самую маленькую, и смотрел на нее. Я нарисовала ему рисунок – мы в самолете чокаемся бокалами с шампанским, покидая Африку в шикарном салоне первого класса, и он говорит: «Может, еще бутылочку?» Записки Найджела были нежные, смешные и тоже о будущем – что мы будем делать, что есть, когда отсюда вырвемся. Он нарисовал мне жирафов и двоих улыбающихся туристов в национальном парке Найроби.
Каждую записку я заучивала наизусть, прежде чем порвать ее в клочки и смыть в грязный унитаз, поливая водой из ведра. Мы перестукивались через стену несколько раз в день. Тук-тук – как удары сердца.
Ты здесь? Я здесь.
Когда нас разлучили, весь наш распорядок дня вылетел в трубу, будто наши тюремщики работали теперь на батарейках другой фирмы. Джамал больше не заглядывал в мою комнату. Абдуллу, который помогал мне заучивать строки из Корана, сменил Хассам. Он приходил в первой половине дня, сначала к Найджелу, затем ко мне. При иных обстоятельствах я бы сочла Хассама симпатичным, несмотря на порченное оспой лицо. Он часто улыбался, обнажая идеально ровные белые зубы, и умел заинтересовать. Хассам был очень мал для своего возраста, и товарищи из озорства любили схватить его и бросить через плечо.
– О'кей, сегодня урок про то, как быть хорошим мусульманином, – говорил он мне.
Хассам объяснял, что Аллах оберегает нас, а молитва помогает держаться прямого пути в рай. Что до нашего похищения, он почти сожалел о нем.
– Это все деньги, не ислам, – однажды сказал он мне.
Если Абдулла ничего толком не объяснял, а только требовал, то Хассам был очень основательный и терпеливый учитель. Он произносил стихи Корана нараспев, поощряя меня копировать интонацию, подъемы и падения тона в той или иной фразе.
