Знакомьтесь, Черчилль - Маккей Синклер
«Мы зажжем все лампочки». Лондонские толпы, 8 мая 1945 года
[122]
Отзвонили церковные колокола. Гитлер мертв, он совершил самоубийство в подземном бункере. Нацистский режим побежден, Германия капитулировала. Война на Востоке против японцев продолжалась, но в Лондоне день победы в Европе праздновали с размахом. Объявив в радиоэфире об окончании войны, Уинстон Черчилль вышел с Даунинг-стрит и влился в огромную ликовавшую толпу, затопившую Уайтхолл. По оценкам репортера Daily Mirror, там было с полсотни тысяч человек. Чуть позже на «задрапированном багряной тканью с золотом» балконе Букингемского дворца перед многочисленной толпой появилась королевская семья. Там же был и Уинстон Черчилль — «с непокрытой головой», как написала все та же Daily Mirror. Не было ни его традиционной сигары, ни знака победы, ни речей. Все это казалось неуместным. Черчилль отвесил стоявшим внизу людям «низкий общий поклон». Позже он вернулся на Даунинг-стрит, а толпы на аллее Мэлл и вокруг парка Сент-Джеймс всё скандировали: «Даешь Винни [123]!»
В тот вечер, впервые за шесть лет, город засиял всеми фонарями и лампочками, всем светом, которого его лишили на период затемнений. Биг-Бен окутался роскошным сиянием, и Черчилль вышел на балкон Министерства здравоохранения, выходивший на Уайтхолл. Широкая улица была еще плотно забита гражданскими и солдатами. Как и Трафальгарская, и Парламентская площади. Самые ловкие для лучшего обзора вскарабкались на фонарные столбы.
«Мои дорогие друзья, настал ваш час, — провозгласил Черчилль. — Это победа не какой-то партии или класса. Это победа великой британской нации в целом. Мы на своем древнем острове первыми обнажили меч против тирании. И какое-то время мы оставались одни лицом к лицу с самой огромной военной мощью, которую кто-либо когда-либо видел. Мы оставались одни целый год. Мы стояли насмерть. Разве кто-нибудь из нас был согласен сдаться?»
Эти слова были встречены ужасающим ревом толпы: «Не-е-ет!» — как в каком-то мюзик-холле или пантомиме. Потом Черчилль спросил: «Разве мы пали духом?» И снова тот же рев: «Не-е-ет!»
«Свет погас…» — сказал он, и тут в толпе раздался смех, поскольку из-за технического сбоя именно в эту секунду на балконе министерства потухли все лампочки. Черчилль продолжил, явно наслаждаясь столь тесным взаимодействием со своими многочисленными слушателями:
«Свет погас, начали падать бомбы. Но ни один мужчина, ни одна женщина и ни один ребенок в стране даже не подумали о том, чтобы прекратить борьбу. Лондон не мог не выстоять. И вот, после долгих месяцев, мы вырвались из когтей смерти, из пасти ада, и весь мир дивился, глядя на нас. Когда же пошатнется репутация и вера этого поколения английских мужчин и женщин?
Знайте же, что в ближайшие годы люди не только этого острова, но и всего мира, везде, где в человеческих сердцах поет птица свободы, будут оглядываться на то, что мы сделали, и говорить: “Не отчаивайтесь, не поддавайтесь насилию и тирании, идите вперед и умрите, если понадобится, — непобежденными”. Мы вышли из одной смертельной битвы — ужасный враг повержен и ждет нашего суда и нашей милости.
Но остается еще один враг, захвативший большие территории Британской империи и запятнавший себя невероятной жестокостью и жадностью: японцы».
Тут — опять же, как в какой-то театральной постановке — по всему Уайтхоллу эхом прокатилась волна криков и освистывания злодеев. Черчилль, явно довольный, отреагировал. «Знаете, они бы поступили с нами гораздо хуже», — сказал он. И закончил речь так: «Я рад, что мы все можем отдохнуть сегодня вечером и взять еще один выходной завтра. Завтра наш великий союзник, русские, тоже будут праздновать победу, а после этого мы все должны взяться за работу по восстановлению нашего очага и наших домов и сделать все возможное, чтобы превратить эту страну в такую, в которой у каждого есть шанс и у всех есть свой долг. Мы должны нацелиться на выполнение своего долга перед нашими соотечественниками и доблестными союзниками, США, которых так грязно и предательски атаковала Япония. Мы пойдем с ними рука об руку. Даже если это будет тяжелая борьба, мы ни за что не потерпим неудачу».
После этих слов он снова спустился к людям. Выйдя из дверей министерства в своей хомбургской шляпе, темном костюме и галстуке-бабочке, он смешался с ликующей толпой.
Как известно, приливы и отливы истории имеют обыкновение меняться с шокирующей скоростью. К предстоящему серьезнейшему удару Черчилль готов не был.
Прогулка по руинам. Берлинцы, июль 1945 года
[124]
Измученные и изможденные жители Берлина — жившие последние двенадцать лет под тиранией, а в последние месяцы пережившие страшнейшие бомбардировки и смертельный голод, — возможно, были среди тех, кого до глубины души поразило, что граждане, прославляющие победившего в войне лидера, готовы в любой момент сместить его, причем самым демократическим способом.
Всего за пару дней до того, как в берлинском пригороде Потсдаме началась масштабная мирная конференция с участием представителей ряда держав, Черчилль в компании фельдмаршала Алана Брука и нескольких охранников ходил по разрушенному, дымящемуся центру города. Он хотел своими глазами увидеть рейхсканцелярию, эпицентр паутины зла. Желал посмотреть, где встретили свой конец Гитлер и Ева Браун.
Это был импульс, по-своему необычайно смелый: учитывая те ужасы, через которые пришлось пройти мирным жителям Берлина, никто не мог сказать, как они будут реагировать на человека, которого их приучили считать самым злобным военным преступником в мире.
«А он хорошо выглядит, этот старик», — негромко, но в пределах слышимости репортера Manchester Guardian сказал один берлинец. Другой поинтересовался: «Так, значит, это и есть тиран, что ли?» В сущности, можно уверенно сказать, что Берлин на самом деле никогда не был городом Гитлера. Его циничное, скептически настроенное население как общность никогда полностью не принимало нацистскую идеологию. Когда люди замечали на улице Черчилля, время от времени даже раздавались отрывистые аплодисменты. Гитлер, вероятно, в эти моменты переворачивался в гробу. «Моя ненависть умерла вместе с их сдачей, — сказал Черчилль о берлинцах, — и меня тронуло их проявление симпатии, как и их изможденный вид и донельзя поношенная одежда».
«Много лапши на уши». Гарри Трумэн, июль 1945 года
[125]
Всего за четыре недели до поражения нацистской Германии и самоубийства Гитлера президент США Рузвельт находился в Джорджии, где обычно отдыхал. Он позировал для портрета. «У меня страшно болит голова», — в какой-то момент произнес он и упал без сознания. Через несколько часов было объявлено о его смерти.
К июлю 1945 года, когда Берлин контролировала Красная армия (она еще не допустила американские и британские войска в отошедшие им зоны города), преемник Рузвельта Гарри Трумэн — очкарик, бывший владелец галантерейного магазина, очень слабо подготовленный к своей новой роли и, уж конечно, к ядерному будущему, которое ждало мир впереди, — встретился в Потсдаме со Сталиным и Черчиллем. Конференция проходила во дворце Цецилиенхоф, бывшем доме сына кайзера.
«Это на редкость обаятельный и умный человек, — писал Гарри Трумэн о Черчилле после первой встречи с ним. — Я имею в виду “умный” в английском смысле, а не в кентуккийском. Он навешал мне много лапши на уши о том, какая у меня великая страна, и как он любил Рузвельта, и как будет любить меня и т. д. и т. п. Что ж. Я оказал ему настолько радушный прием, насколько мог, будучи от природы вежливым и (надеюсь) приятным человеком. Я уверен, мы сможем с ним поладить, если только он не станет пытаться втюхать мне слишком много подобной чуши».
