Знакомьтесь, Черчилль - Маккей Синклер
Все же он сел за письмо и на этот раз использовал язык, максимально понятный Черчиллю:
«Современные физики и инженеры, базируясь на надежных знаниях, контролируют и направляют мощнейшие реакции, в результате которых атом за атомом создаются новые материалы, гораздо более ценные, чем золото. Эти процессы аналогичны тем, которые имели место на ранних этапах развития Вселенной и до сих пор продолжаются в бурных и пылающих недрах звезд…
Боюсь, что на личной встрече, которой вы меня удостоили, я, возможно, не сумел составить у вас правильного впечатления о конфиденциальном разговоре в Вашингтоне, о котором я вам сообщил. На самом деле я был бесконечно далек от того, чтобы осмелиться как-либо комментировать способ, которым реализуется это великое совместное предприятие, так удачно организованное государственными деятелями. Я, скорее, хотел выразить глубокое убеждение, подтверждение которому встречал повсюду на своем пути: что наши надежды на будущее лежат прежде всего именно в братской дружбе Британского Содружества и США…
Президент [США] крайне озабочен колоссальными последствиями этого проекта, в котором он видит как серьезные угрозы, так и уникальные возможности, и… он надеется вместе с вами найти способы разрешить ситуацию с наибольшей пользой для всего человечества».
Для Бора «разрешить ситуацию» означало поделиться секретом атомного оружия со Сталиным, а этого Черчилль принять не мог, даже при ограниченном на тот момент понимании, на что способна атомная бомба.
По иронии судьбы, как мы сегодня знаем, ситуация тогда уже разрешалась и без их участия: физик Клаус Фукс, работавший в Великобритании, но откомандированный в Лос-Аламос, тайно и предательски передавал сведения о ядерных исследованиях в Советский Союз через шпионку Урсулу Бёртон.
На Нормандию!. Алан Брук, 12 июня 1944 года
[121]
Через шесть дней после Дня Д — исторической военной операции, в рамках которой около 133 тысяч солдат высадились на пляжах Нормандии под вражеским огнем, — Черчилль решил во что бы то ни стало увидеть происходящее во Франции собственными глазами. Многие из его окружения считали эту идею крайне неразумной, но его было не отговорить. В том походе на эскадренном миноносце «Кельвин» премьер-министра сопровождал фельдмаршал Алан Брук.
Костюм Черчилля в тот день был, как всегда, тщательно подобран: бушлат и яхтенная кепка, как и когда-то в Плимуте. Фельдмаршал Алан Брук, товарищ Черчилля, на протяжении всей войны буквально разрывался в своих чувствах к нему. «Никогда в жизни я так не восхищался и не ненавидел одного человека, — признавался он. — Без него мы наверняка потеряли бы Англию; с ним Англия вновь и вновь оказывалась на грани катастрофы».
В тот солнечный день, 12 июня, — пока их корабль пересекал Ла-Манш, а небо над головой вибрировало от бомбардировщиков союзников, — и Черчиллю, и Бруку, вероятно, приходило мимолетное воспоминание о серьезной стычке между ними, которая произошла несколькими неделями ранее на Даунинг-стрит, 10.
Джоан Брайт, личная помощница генерала Гастингса Исмея, сделала следующую запись:
«Брук в компании других министров вел себя с премьер-министром гораздо грубее, чем имел право, — и Черчилля это шокировало. Он прервал собрание и в личной беседе с Исмеем заявил: “Я решил заменить Брука. Он меня ненавидит. В его глазах читается ненависть”… Исмей вышел переговорить с Бруком и передал ему: “Премьер-министр ужасно расстроен и говорит, что вы его ненавидите”. На это Брук ответил: “Я его не ненавижу. Я безумно его обожаю. Я люблю его, но тот день, когда я скажу ему, что солидарен с ним, если на самом деле я не согласен, будет днем, когда он просто обязан будет меня заменить, потому что я стану ему бесполезен”… Когда Исмей передал Черчиллю этот разговор, глаза Уинстона наполнились слезами: “Верный Бруки”».
Во время войны Брук не раз становился свидетелем того, что Черчилль мало переживал, как выглядит со стороны. Например, однажды Брук и Черчилль что-то увлеченно обсуждали в личных апартаментах Черчилля на Даунинг-стрит, в какой-то момент Черчилль выплыл из ванной комнаты в «белом шелковом» жилете и нижнем белье «белого шелка», при этом он разительно напоминал Шалтая-Болтая из детской сказки. Другим вечером в Чекерс-хаусе Черчилль — порядком освежившись виски — прямо в главном зале решил похвастаться перед генералом приемами штыковой атаки. «Я впервые видел Уинстона настолько расслабленным и беззаботным, — писал позже Брук. — Меня просто трясло в конвульсиях от хохота, когда я наблюдал, как он демонстрирует в холле Чекерс-хауса упражнения со штыком, одетый в свой комбинезон. Помнится, я тогда подумал: а как бы справился с такой демонстрацией навыков владения оружием Гитлер?»
Однако, несмотря на комедийность, в мужестве у Черчилля недостатка не было, что он и доказал на борту миноносца «Кельвин», приказав экипажу нацелить орудия на немецкие артиллерийские позиции, которые заметил на французском побережье. Их с Бруком доставили на берег на машине-амфибии, где прибывших встретил фельдмаршал Бернард Монтгомери. Несмотря на серьезные — и обоснованные — опасения многих по поводу присутствия премьер-министра в зоне боевых действий, та его поездка в Нормандию стала событием фантастического исторического символизма.
Когда их везли в прибрежный городок Крелли, где размещалась штаб-квартира Монтгомери, Черчилль, глядя в поля, с удивлением указал Бруку на «откормленные стада на сочных пастбищах». Он явно ожидал увидеть более мрачные картины, скорее, похожие на то, что видел в годы Первой мировой войны.
До линии фронта было рукой подать. Воздух вдалеке казался синим и плотным от дыма битвы, бушевавшей в Кане. Премьер-министр видел, как по реке Орн перебрасываются свежие войска и перевозится огромное количество боеприпасов. Солдаты приветствовали его с огромным воодушевлением. Как заметил еще один наблюдатель тех событий, адмирал Каннингем, Черчилль «выглядел довольно возбужденным» и «временами вел себя немного по-детски». Надо полагать, юношеское ликование почти семидесятилетнего мужчины — в тот ответственный момент истории — было скорее восхитительным, чем неприглядным.
Однако по возвращении премьер-министра жестко раскритиковали в парламенте за то, что он рисковал собой, отважившись так близко подойти к линии фронта. В его защиту выступил тогда Брендан Брэкен, единственный друг Черчилля среди депутатов парламента:
«Сомневаюсь, что кто-либо в этой палате знает об ужасном бремени, которое несет на себе премьер-министр. Он работает более шестнадцати часов в сутки, а распорядок его дня скучнее и тяжелее, чем у любого человека в истории. Я согласен, существуют разные степени готовности к риску, но долгие часы работы в душном офисе гораздо опаснее для здоровья человека, чем выход в море под защитой Королевского флота… Малоподвижный образ жизни чреват и другими рисками. Например, немало бомб было сброшено очень близко к кабинету премьер-министра в Уайтхолле…
Вывод из всего этого таков: на войне невозможно совсем избежать риска. Поэтому коллеги премьер-министра всегда счастливы, когда он выходит на свежий воздух и радует свое сердце общением с воинами. Премьер-министр уже рисковал в этой войне, возможно, ему придется рисковать еще много-много раз. Нет такой жертвы в части собственного здоровья или комфорта, которую он не принес бы ради блага Британии. Он был и остается лидером храброй нации в самые темные часы ее истории, и никто не запретит премьер-министру рисковать, если он чувствует, что так он может сделать что-то для спасения драгоценных жизней наших воинов, наших спасителей и, надеюсь, наших скорых освободителей».
Союзникам предстояло пролить еще много крови, поскольку продвижение союзнических войск к Рейну и дальше в Германию встречало отчаянное сопротивление вермахта. Однако теперь волна, развернувшись в противоположную сторону, превратилась в бурный поток. После зимних боев в замерзших лесах, и вместе с Красной армией на ее уверенном марше с востока на запад, Черчилль — и его народ — уже ощущал вкус победы.
