Знакомьтесь, Черчилль - Маккей Синклер
Сталин на это ответил, что «дело не в недоверии, а лишь в расхождении во взглядах». По его мнению, «если бы вы попытались сражаться так, как русские, то обнаружили бы, что получается не так уж плохо. Красная армия, да, на самом деле, и Королевские ВВС, уже показали, что немцев можно победить. Британская пехота могла бы сделать то же самое, если бы действовала одновременно».
Обвинение в трусости было поистине возмутительным, и Черчилль сказал, что извиняет «это замечание только ввиду храбрости советских войск». Позже он охарактеризовал ту встречу как крайне неприятную, написав, что Сталин «наговорил очень много обидных слов: я недвусмысленно отверг все его утверждения, но без колкостей. Полагаю, он не привык к тому, чтобы ему постоянно противоречили, но он совсем не рассердился и даже оживился… Глаза его оставались полуприкрытыми; выдавая через паузы очередные порции оскорблений, он упорно избегал встречаться со мной взглядом…».
Кроме таких встреч на высшем уровне, Черчиллю еще приходилось участвовать в смотрах войск Красной армии и посещать банкеты. Он обычно любил поесть, но на этот раз вид огромного количества водки и жареных поросят оставлял его равнодушным. Представители принимающей стороны были явно обескуражены тем, что премьер-министр явился на банкет в Кремль в «костюме сирены», хотя все остальные присутствующие (кроме Сталина) были в официальных деловых костюмах.
Возможно, это нарушение протокола со стороны Черчилля было таким же просчитанным, как и гнев Сталина накануне. Сталин спросил, не может ли британский премьер задержаться в Москве дольше. Черчилль ответил, что средствами дипломатии он уже сделал максимум, на который был способен. Далее последовал интересный момент: когда Черчилль направился к двери, Сталин обогнал его, чтобы задержать. Ему удалось убедить Черчилля. Тот остался еще на сутки.
Заканчивалось то секретное совещание уже в личных апартаментах Сталина в Кремле, где его дочь приготовила еще свинины и опять подала водки. Сталин, как и Черчилль, был полуночником. Эта более приватная встреча, свидетелем которой стал дипломат сэр Арчибальд Кларк Керр, по его признанию, поражала внешней приветливостью сторон:
«Наблюдать за взаимодействием собеседников было чрезвычайно интересно. Столкновение, откат и снова столкновение, а затем медленное, но безошибочное сближение по мере того, как каждый лучше понимал масштаб другого, в итоге они прониклись друг к другу симпатией. Для меня, человека, который отчасти несет ответственность за ту встречу, это означало несколько весьма тревожных моментов. Но в конце ее я был вполне удовлетворен и считаю, что все прошло на редкость мудро. Теперь, когда они лучше узнали друг друга, каждый из них сможет правильно оценивать сообщения — а они очень часты, — которыми они обмениваются…
Оба были на редкость беспокойны и непоседливы. Сталин то и дело вставал и шагал через большую комнату к письменному столу, на котором искал сигареты. Найдя, он рвал их на куски и набивал табаком свою нелепую изогнутую трубку. А премьер-министр, когда приходил его черед “отстреливаться”, вставал и прогуливался, отряхнув брюки, которые явно прилипали к ногам за время сидения… И было в этой дурацкой фигуре, щипающей себя за зад, что-то, наводившее на мысль об огромной силе при полном безразличии к рангам… Премьер-министр пребывал в отличном настроении, он чувствовал, что у него все получилось».
Черчиллю нужно было как-то угнаться за Сталиным в поистине колоссальном употреблении алкоголя, а столько водки он выпить не мог. Он нашел хороший компромисс. Когда к ним уже на рассвете присоединился дипломат лорд Кадоган, они всё еще сидели за столом. Сталин, по своему обыкновению, принялся настаивать, чтобы Кадоган, как опоздавший, выпил целый стакан того же, что пил он. По словам Кадогана, это было «дикостью». Дипломат заметил, что Черчилль, который уже жаловался на небольшую головную боль, благоразумно ограничивался сравнительно безобидным шипучим кавказским красным вином.
«Все, — добавил Кадоган, — казалось веселым, как свадебный колокольчик».
Сердечная встреча двух премьер-министров. Стэнли Болдуин, 15 февраля 1943 года
[109]
Стэнли Болдуин ушел с поста премьер-министра в 1937 году в возрасте 69 лет. С началом войны газеты жестко критиковали его за то, что он был главным сторонником политики умиротворения, которая во многом была на руку Гитлеру. Болдуин начал получать полные ненависти письма от представителей общественности. В те времена для бывших премьер-министров не предусматривались льготы, доступные министрам. У Болдуина не было секретаря, поэтому он сам ежедневно получал и читал все более оскорбительные, язвительные послания. Война, как известно, пробуждает в людях самые атавистические эмоции, и вся эта ярость излилась на Болдуина.
Особый народный гнев вызвало то, что Болдуин, выступив с призывом реквизировать на военные нужды все железные и стальные перила и заборы, пытался спасти декоративные ворота в своем доме в Вустершире. Так что, когда в начале 1943 года этот гениальный 75-летний человек вдруг получил приглашение прийти на Даунинг-стрит, мрачные тучи над ним немного рассеялись.
«15 февраля 1943 года Болдуин обедал с Черчиллем и Джеймсом Стюартом, руководителем правительственной фракции, в “блиндаже”, служившем столовой на Даунинг-стрит, 10», — пишет биограф Болдуина Харфорд Монтгомери-Хайд.
«Та встреча, тактично устроенная Стюартом, счастливо положила конец напряженности, присутствовавшей в отношениях Черчилля и Болдуина несколько лет. Их беседа, которая продолжилась в Кабинете министров, длилась почти три часа. Болдуин обращался к Черчиллю “премьер-министр”, и тот протестовал против этого. Но Болдуин настаивал, говоря, что это обусловлено величием его должности.
Премьер-министр с большим тактом спросил у старшего коллеги совета: следует ли ему выступить против нейтралитета Южной Ирландии в войне и отказа правительства де Валера позволить Британии использовать старые договорные порты как противолодочные базы? Черчилль дал Болдуину прочитать речь, с которой намеревался выступить, и, пока тот читал, прихлебывал бренди и курил большую сигару.
“Я бы не стал произносить эту речь”, — сказал Болдуин, завершив чтение, и Черчилль позже последовал его совету.
Болдуин отказался от предложенной ему Черчиллем сигары и закурил трубку, объяснив, что давно бросил курить сигары, ведь они ему не по карману. “А я, — ответил на это Черчилль, выпуская клубы дыма, — тешу себя мыслью, что мои сигары демократизированные!”»
Далее последовал эпизод, который подчеркнул разницу в возрасте собеседников. В какой-то момент в комнату пропустили гвардейского офицера. Он сообщил Черчиллю, что готова демонстрация: дизайнеры разработали для военных несколько вариантов новых беретов, в саду ждут несколько моделей, которые покажут, как новый головной убор будет носиться в полевых условиях. Черчилль всегда с повышенным интересом относился к внешнему виду военных: он считал, что тот должен отражать их достоинство и уверенность в себе. Так что, услышав известие, он тут же вскочил, готовый немедленно выйти в сад.
По словам биографа Болдуина, бывший премьер-министр отреагировал на это предупреждением, характерным для старика: «Не ходите на улицу без пальто, премьер-министр… Там очень холодно, а тут очень жарко». Черчилль проигнорировал совет, что привело к почти фатальным последствиям для него и страны. Сильный ветер сорвал первый же из демонстрируемых беретов с головы модели, и, пока его ловили и снова надевали, прошло немало времени. Черчилль оставался в саду и в результате серьезно заболел пневмонией.
Эта встреча была для пожилого бывшего премьер-министра очень важной. Позже Болдуин признался Гарольду Николсону: «Я был счастлив посетить Даунинг-стрит. Конечно, отчасти потому, что старому хрычу вроде меня нравится чувствовать, что он еще не совсем выброшен на обочину. Но к этому также примешивается чистая патриотическая радость оттого, что в моей стране в такое время нашелся такой лидер. Горнило войны выплавило из него все недрагоценные металлы, оставив только драгоценные».
