Коко Шанель. Я сама — мода - Марли Мишель
Дмитрий покачал головой.
— Нет, никогда не слышал.
— Ну, тогда смотри… — Габриэль встала перед ним и, поклонившись на театральный манер, начала танцевать, энергично подбрасывая ноги и слегка охрипшим от вина голосом распевая песенку «Ко-ко-ри-ко». Она помнила ее так же хорошо, как и шлягер про убежавшую собаку, и исполняла с не меньшим энтузиазмом, чем много лет назад.
В конце выступления ее единственный зритель разразился бурными аплодисментами.
Запыхавшись, она бросилась Дмитрию на шею.
— Так и быть, после такого я не буду заставлять тебя еще плясать со мной казачок, — пошутил он.
— Спасибо, — засмеялась она, но потом, наморщив лоб, добавила: — Подожди-ка, ты что, струсил? Казачок ведь танцуют только мужчины.
— Верно, а канкан только дамы, — ответил он, смеясь закружив ее вокруг себя. — Зато английский вальс танцуют вдвоем.
Его слова тут же навеяли ей мысли о другом. Даже несмотря на то, что при жизни Боя медленный вальс еще только входил в моду, Габриэль хватило одного лишь слова «английский», чтобы погрузиться в воспоминания об умершем.
Места на мосту было не много — ровно столько, чтобы станцевать этот танец. Они кружились в медленном вальсе. Прижавшись к Дмитрию, Габриэль слушала мелодию, которую он тихо напевал ей на ухо.
Положив голову ему на плечо, она словно плыла над землей, уносясь в мечтах к тому, другому мужчине, с которым никогда так не танцевала — и с которым уже никогда не сможет этого сделать.
Глава тринадцатая
Наутро, после ночи, проведенной в Лионе, Габриэль предстояло встретиться со своим прошлым. Она не бывала здесь ни разу с тех самых пор, как уехала, и сейчас, сидя в «роллс-ройсе» рядом с Дмитрием, не знала, готова ли к этому.
Несмотря на то что она никогда не ездила через Центральный массив на машине — на это тогда просто не было денег, — извилистое шоссе почему-то казалось ей до боли знакомым. Окруженная по-весеннему зеленеющими лужайками с пасущимися упитанными французскими коровами, каменными крестьянскими домиками и быстрыми прозрачными речками, дорога уходила вдаль. Воздух стал холоднее, круглые верхушки вулканов словно присыпало белой пудрой. Хотя в машине было тепло, Габриэль поплотнее закуталась в пальто. Сколько она себя помнила, она всегда мерзла на этой дороге, а потому ей и сейчас, будто по привычке, стало холодно.
Тьер был маленьким городком, не отмеченным ни в одном путеводителе, поэтому тут не бывало туристов, а местные жители мало интересовались светской жизнью далекого Парижа. И хотя дорогой автомобиль, безусловно, привлекал внимание, никто не узнавал его пассажиров: нескольких любопытных взглядов удостоились лишь блестящие хромированные крылья «роллс-ройса» и меховой воротник пальто Габриэль. Приободренная отсутствием внимания к своей персоне, она взяла Дмитрия под руку и повела мимо аккуратных домов-фахверков по живописным извилистым улочкам и переулкам времен Средневековья. Здесь трудно было найти кафе, зато мастерские попадались на каждом шагу, отовсюду доносились удары кузнечных молотов и звяканье металла, а с моста, где сливаются реки Дю-роль и Доре, отчетливо слышался шум водяных мельниц.
Прислонившись к парапету, Габриэль посмотрела вниз. Она ожидала чего угодно — только не того холодного равнодушия, которое сейчас наполняло ее сердце. Она не чувствовала ровно ничего. Разве что удивление — от того, каким маленьким оказался мир, вселявший такой восторг и трепет в ее детскую душу. Это было единственное место, хотя бы на короткое время подарившее ей чувство защищенности и любви. Давным-давно она жила здесь у бабушки и дедушки, правда, очень недолго.
— В городке очень много кузниц, потому что здесь испокон веков делают ножи, — не глядя на Дмитрия и стараясь казаться непринужденной, сказала она.
— Твой отец, наверное, торговал швейными инструментами или оружием? — оживившись, спросил Дмитрий.
Не удивительно, что это его интересует: большую часть жизни он ведь провел в армии. Несколько секунд Габриэль боролась с собой, чтобы не выдумать очередную красивую легенду. Слова о том, что величественное Шато де ля Шассань, находившееся поблизости, было домом ее детства, едва не сорвались у нее с языка. Возможно, они даже могли бы прогуляться по господскому парку… Красивое средневековое поместье наверняка впечатлило бы великого князя куда больше, чем покосившаяся крестьянская лачуга примерно тех же, средневековых, времен.
Но она приехала сюда, чтобы примириться с правдой о себе. Хотя это намного труднее, чем просто пройтись по родному городку.
— Моя семья жила в деревне неподалеку отсюда. Отец ездил в город только за покупками.
Дмитрий явно не знал, что на это ответить. Он растерянно молчал, но потом улыбнулся.
— Получается, ты родилась в городе ножей… Так вот почему ты такая отважная, Коко.
Она улыбнулась в ответ, но глаза ее были полны печали.
— В Тьере я выросла, но родилась не здесь, а в Сомюре.
— Вот это да! На Луаре! Почему ты раньше не говорила? Замок Сомюр, конюшни, великолепное вино — красота! Мы обязательно должны туда поехать.
С трудом проглотив ком, застрявший в горле, Габриэль медленно произнесла:
— Моя мать родилась в деревне рядом с Сомюром и всю жизнь работала прачкой. Так же, как и ее мать.
— Ясно, — прозвучало в ответ. Его лицо не выражало никаких эмоций, он просто внимательно смотрел на нее. Может быть, он решил, что она шутит? Но ей было не до смеха.
С горечью в голосе она продолжала:
— Не знаю, может, мой отец и продавал где-то ножи из Тьера. Но деловым человеком он точно не был — он был уличным торговцем, скитавшимся по свету в поисках счастья.
Незаметно набежавшие серые тучи скрыли и без того едва ощутимые солнечные лучи, окрасив реку в тусклый серый цвет. Поднялся ветер, и теперь даже Дмитрию стало холодно. Обхватив себя руками, он спросил:
— А как они встретились? Я имею в виду твои родители. — Было заметно, что его не сильно это интересует, он лишь искал тему, чтобы прервать молчание прежде, чем оно станет неловким для них обоих.
— Я думаю, они встретились на ежегодной ярмарке. Где еще могли в то время познакомиться небогатые молодые люди? Альбер Шанель был привлекательным мужчиной. Но, к сожалению, оказался жуликом в худшем смысле этого слова — безответственным негодяем. Он не хотел никаких обязательств и женился на моей матери лишь по настоянию своих родителей, уже после того, как она родила от него двоих детей. Сколько я себя помню, его никогда не было рядом.
— То есть тебя воспитали родственники, — подытожил Дмитрий ее невеселый рассказ.
Его деловой тон сбивал Габриэль с толку. Она не понимала, что он чувствует — отвращение или сострадание? Оставалось только гадать. В лучшем случае он видел некоторую схожесть их судеб — одиночество и страдания брошенного ребенка одинаково тяжелы для всех, независимо от социального статуса.
Порыв ледяного ветра налетел с такой силой, что Габриэль пришлось плотнее надвинуть шляпку. Дмитрий поежился от холода и, проведя рукой по волосам, вдруг улыбнулся, и взял ее за руку.
— Сколько у них было детей?
— Мамочка, я так хочу есть!
— Тихо, Габриэль, у нас ничего нет. Нужно подождать, когда вернется папа. Тогда появятся деньги. Адо тех пор придется потерпеть. Сейчас мне нечего тебе дать.
— Мамочка, прошу тебя, можно мне молока? Ну хоть полчашечки…
— Нет, доченька, молоко нужно твоим братьям. Вы с сестрой уже большие и можете попить воды…
— Нас было шестеро. Три девочки и три мальчика. Но малыш Огюст прожил всего несколько месяцев. — Габриэль провела рукой по щеке, стирая слезу — или снежинку, она и сама не знала. Снег медленно падал на парапет моста и таял. Она сунула замерзшие руки в карманы пальто. Не обращая внимания на мокрое лицо, она пыталась собраться с духом, чтобы рассказать Дмитрию то, чего стыдилась гораздо больше, чем своего детства: — Мне было двенадцать, когда мама умерла, Жюли тринадцать, Антуанетте восемь, Альфонсу десять, а Люсьену всего шесть. Отец отдал мальчиков в приют, откуда их потом, вероятно, продали как рабочую силу, а меня с сестрами — в монастырь.
