Иван Майский - Перед бурей
платье ловко обтягивает ее начинающую формироваться
фигурку. От всего ее существа веет ароматом весны и
очарованием начинающей пробуждаться юности.
Мы большую часть времени проводили вместе. Ходили
гулять, собирали ягоды и грибы, играли в крокет, читали,
разговаривали. Особенно я любил, когда в сумерки или
вечером Пичужка играла на рояли. Не в пример мне, она
много и систематически занималась музыкой и к этому
времени уже стала хорошей пианисткой. Пичужка садилась
за клавиши, а я примащивался где-нибудь поблизости, в
деревянной качалке или на полинявшем, выцветшем диван-
чике. Пичужка играла, а я слушал и думал. О чем? Я не
всегда мог проконтролировать свои собственные мысли,
Музыка вызывает у меня какое-то особое ощущение:
точно я плавно и ровно плыву по широкому поющему
морю. Без всяких усилий я двигаюсь вперед. Волны звуков
катятся, набегают на меня, отбегают, снова набегают, а я
плыву, плыву, и в голове моей в ответ этим волнам рож
даются и вибрируют мысли-звуки, мысли-образы, которые
не зависят от моей воли, которые живут сами по себе. Вот
такие ощущения я часто испытывал в те вечера, когда Пи
чужка подходила к инструменту. Играла она Баха, Бетхо-
131
вена, Шопена, Рубинштейна, Мендельсона и многих других
композиторов. Когда она кончала какую-либо вещь, я оста
навливал ее и говорил:
— Ну, давай теперь осмыслим ее. Что хотел сказать
композитор?
И мы начинали «осмысливать». Наше воображение ри
совало одну картину за другой. Часто мы расходились в
толковании. То, что мне казалось свистом осеннего ветра.
Пичужке напоминало заунывную песню пьяного гуляки.
Там, где мне слышались звуки колоколов, Пичужка улав
ливала ярмарочную музыку. Иногда мы спорили до хрипо
ты, роясь в поисках доказательств в биографиях компози
торов. В это лето, однако, Бетховен не завоевал меня, —
любовь к Бетховену пришла позднее; но Бах произвел на
меня огромное впечатление. Его фуги казались мне верши
ной музыкального творчества. Когда Пичужка играла
первую фугу, я почти видел перед собой высокие своды
сурового готического храма и маленького органиста, несу
щегося на крыльях извлекаемых им из своего инструмента
звуков в бесконечные пространства вселенной. Еще больше
мне нравился Мендельсон. Его «Песни без слов» приводи
ли меня в совершенный восторг. «Весенняя песня» и «По
хоронный марш» трогали меня — каждое произведение по-
своему — до глубины души. Я мог слушать их без конца.
Больше всего, однако, мы разговаривали. Оба мы зимой
вели дневники. Теперь Пичужка читала мой, а я читал ее
дневник, и страница за страницей вызывали у нас взаим
ный обмен мнений, споры, рассуждения, наплыв новых
мыслей. Очень любили мы также «рецензировать» прочи
танные нами произведения. Читали мы в те годы страшно
много — и русских и иностранных писателей. Пушкин,
Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Некрасов, Лев
Толстой, Короленко, Мельшин, Диккенс, Войнич, Шиллер,
Ожешко, Бичер Стоу, Шекспир, Гёте, Гюго и другие
мастера слова были нашими постоянными духовными
спутниками. И хотя в письмах друг к другу мы обычно де
лились впечатлениями от прочитанных книг, но сейчас, ле
том, на свободе, так интересно и приятно было поговорить
поподробнее о том или ином произведении, почему-либо
оставившем особенно сильное впечатление. Помню, однаж
ды речь у нас зашла о Тургеневе вообще и об «Отцах и
детях» в частности.
— Мне страшно нравится Базаров,—восторженно гово-
132
рил я. — Это мой идеал! Я так хочу походить на Базаро
ва... И, знаешь, Пичужка, нынешней зимой я старался под
ражать Базарову и всем резать правду в глаза.
— Д а ж е учителям? — перебив меня, быстро спросила
Пичужка.
Ее вопрос привел меня в некоторое замешательство, ибо
я все-таки не рисковал применять «базаровские методы» в
моих отношениях с гимназическими педагогами.
— Учителям? — несколько смущенно переспросил я. —
Нет, какие же разговоры могут быть с учителями? Но с
товарищами я всегда откровенен: что думаю, то я говорю...
И уж, во всяком случае, товарища я никогда не выдам.
Это мое убеждение.
Пичужка заметила мое смущение и, лукаво посмотрев
на меня, ответила:
— Вот видишь, твой Базаров не всегда годится... И по
том он так резок и груб. Иногда он меня просто раздра
жает. Мне нравится Инсаров из «Накануне». В нем мень
ше рисовки и больше искренности.
Мы вступили в длинный спор. У Пичужки был острый
ум и умение находить аргументы. В конце концов, каждый
остался при своем, но должен сознаться, что после этого
разговора мое отношение к Базарову несколько измени
лось: он попрежнему очень нравился мне, однако образ
тургеневского героя как-то слегка потускнел в моем вооб
ражении, и слишком прямолинейно подражать ему я пере
стал.
В другой раз я спросил Пичужку, читала ли она только
что появившийся тогда роман Г. Уэлса «Борьба миров»?
Она ответила отрицательно. Тогда я с большим увлечением
и различными подробностями рассказал ей содержание
этого знаменитого произведения. В связи с моими астроно
мическими планами и занятиями оно меня сильно волно
вало. Пичужка тоже очень заинтересовалась фантазией
английского писателя. Сидя на берегу тихой подмосковной
речки, мы долго обсуждали вопрос о возможности межпла
нетных сообщений. Я рассказал Пичужке в этой связи все,
что знал о Марсе и его «каналах», лет за двадцать перед
тем зарисованных итальянским астрономом Скиапарелли.
Теперь эти каналы совершенно развенчаны и признаны чуть
ли не продуктом слишком живого воображения их «авто
ра». Но тогда в них верили серьезные ученые, усматривая
в наличии каналов доказательство существования на Марсе
133
высших форм жизни, подобных тем, какие существуют на
Земле. Многие при этом полагали, что марсиане должны
стоять по уровню культуры значительно выше земного че
ловека. Закончив свое изложение, я прибавил, что больше
всего на свете хотел бы побывать на Марсе.
