Иван Майский - Перед бурей
мысль заранее приводила меня в состояние особого подъ
ема, почти восторга. И когда, наконец, в одно ясное сол-
нечное утро, тяжело нагруженный всякими «подорожника
ми», я торопливо вскочил в ярко-зеленый вагон третьего
класса, когда свистнул паровоз и мимо меня, все ускоряя
свой бег, поплыли белые стены вокзала, — я вдруг почув
ствовал себя «взрослым». По платформе торопливо семе
нила ногами моя мать в сопровождении всего нашего мно
гочисленного семейства. Она приветливо махала рукой и
кричала в открытое окно вагона:
125
— Берегись, Ваничка! Не попади под поезд!..
И затем добавила:
— В большом свертке пирожки, а в маленьком — чай
с сахаром.
Но мне было не до пирожков и не до сахара.
В то время путь от Омска до Москвы занимал шесть
суток. В Челябинске была пересадка, и поезда на Самару
надо было ожидать двенадцать часов. Я воспользовался
перерывом и, выпивши в станционном буфете «пару чаю»
с вывезенным из Омска продовольствием, пошел бродить
по окрестностям. Челябинск был расположен тогда в не
скольких верстах от вокзала. Повидимому, челябинцы, как
и омичи, не сумели во-время дать хорошую взятку строите
лям железной дороги и вынуждены были платиться за это
необходимостью ездить на станцию по длинной, невероятно
пыльной дороге. Сам Челябинск в конце прошлого века
представлял жалкую картину: маленькие подслеповатые
домишки, пара церквей, две-три изрытые ямами улицы,
грязная базарная площадь и облезлое здание тюрьмы на
выезде. Ровно восемь лет спустя я провел два кошмарных
дня в этой тюрьме, когда после 1905 года шел этапом в
сибирскую ссылку. Но тогда это еще было скрыто в тума
не грядущего.
От Челябинска наш полупустой поезд стал понемногу
наполняться. В мое купе сели трое: молодой чиновник ак
цизного ведомства с женой и грузный, пожилой поп, ехав
ший в Москву в командировку. Поп был самый настоящий,
ядреный поп — в темносерой рясе, в круглой с поднятыми
полями шляпе, с большой окладистой бородой и огромной
бородавкой под носом. Говорил поп басом. На каждой
станции выходил и всегда возвращался то с жирной кури
цей, то с бараньей ножкой или крынкой топленого молока.
В отношении меня поп сразу взял отечески-покровитель
ственный тон и любил говорить:
— Ну-с, молодой человек, так как же? Покушаем?
Это, однако, отнюдь не означало, что отец Феофил (так
звали попа) приглашает меня разделить с ним трапезу. Ни
чего подобного! Отец Феофил вытаскивал из саквояжа
салфетку, аппетитно раскладывал на ней мясо, хлеб, огур
цы и всякую прочую снедь, потом брал складной карман
ный нож и приступал к одинокому пиршеству. Ел он про
жорливо, с икотой, громко чавкая и размазывая жир по
губам. Мне всегда становилось противно. Когда же, нако-
126
нец, все продовольственные запасы отца Феофила оказыва
лись ликвидированными, он утирал салфеткой рот и, вновь
обращаясь ко мне, произносил:
— Ну-с, а теперь, молодой человек, не попить ли чай
ку? э?..
теле здоровый дух... Так-то!
Древние мудрецы-то не зря говорили: в здоровом
Чтобы поменьше встречаться с моим спутником в рясе,
я большую часть времени проводил на площадке вагона.
Я любил часами стоять там, смотреть в окно, следить за
вечно меняющейся панорамой гор, лесов, полей, рек, долин
и думать... Думать не о чем-либо одном, ясном, определен
ном, а думать вообще, думать о многих вещах сразу, ду
мать, точно плыть По широкой реке мыслей, без руля, без
ветрил, отдаваясь на волю волн и течения. Это приносило
мне какое-то глубокое успокоение, давало какую-то тихую
все существо переполняющую радость.
Однажды, вернувшись в вагон с площадки, я застал в
моем купе горячий спор. Отец Феофил, пересыпая свою
речь церковными изречениями, жестоко поносил Л. Н. Тол
стого. Особенно возмущался он взглядами великого писа
теля на брак. Акцизный чиновник пытался слабо возражать
попу, а пришедшие на спор из соседних купе пассажиры
что-то мычали себе под нос и то крякали, то красноречиво
вздыхали. Во мне точно бес проснулся. Я любил Толстого,
но еще больше я не любил отца Феофила. Перебив разо
шедшегося попа, я с авторитетным видом заявил:
— И ничего-то вы не понимаете в этом вопросе!
— Как не понимаю? — взревел поп.
— Да так, не понимаете! — дерзко ответил я. — Еы
вот все насчет божьей благодати и прочее разоряетесь.
А по-моему, так незаконный брак гораздо нравственнее за
конного.
— Что? — весь покраснев, как рак, закричал отец Фео
фил.— Как ты смеешь? Молокосос!
В страшном негодовании он совершенно забылся и пере
шел со мной на «ты».
— Во-первых, прошу меня не «тыкать», — отпарировал
я. — А во-вторых, я прав. Разве вы не знаете, какие гадо
сти прикрывает законный брак? Разве невеста часто не
идет насильно под венец? Разве мужчины не женятся на
деньгах?
Спор принимал характер скандала. Публика всегда
охоча до подобных вещей. Моментально сбежались пас-
127
сажиры со всего вагона, сгрудились около нашего купе и
заволновались. Стали образовываться партии — за меня и
за попа. Я же продолжал:
— Если люди сходятся в незаконном браке и готовы
выдерживать косые взгляды, сплетни, клевету, кривотол
к и , — значит, они действительно любят друг друга. Значит,
такой брак хорош. А без любви брак безнравствен.
Отец Феофил был до такой степени потрясен моей дер-
зостью, что у него в горле дыхание сперло. Он только
краснел, синел и что-то хрипел сквозь зубы, поминая «ехид
ну», вскормленную на груди. Среди собравшихся пассажи
ров пошел шум. На попа стали бросать иронические взгля
ды. Настроение «масс» явно поворачивалось в мою сторо
ну. Отец Феофил, наконец, не выдержал, порывисто взбро
сил свое грузное тело с лавки и, хлопнув дверью, вышел
на площадку. Постепенно все успокоились и разбрелись по
своим местам.
После этого случая «дипломатические отношения» меж
ду мной и отцом Феофилом были прерваны, и мы расста
лись в Москве, даже не попрощавшись.
Семья Чемодановых проводила лето в деревне Кирил¬
