Иван Майский - Перед бурей
Семья Чемодановых проводила лето в деревне Кирил¬
ловке, верстах в сорока от Москвы. Место было типично
среднерусское, тихое и красивое: лес, поля, луга, узкая из
вилистая речка, масса ягод, грибов и цветов. Снимали про
стенькую деревянную дачку с террасой. Тетя Лиля хозяй
ничала, тетя Юля философствовала о жизни и резонерство
вала. По утрам пили молоко, в полдень обедали, часто хо
дили в лес или валялись на соседней полянке. Дети бегали,
возились, играли, разбивали колени, резали пальцы. На вос
кресенье приезжал из города дядя Миша, тяжело нагру
женный всякими свертками и заказами. Словом, внешне
все было примерно так же, как в Мазилове, но только
все мы, дети, стали на четыре года старше, и это наклады
вало новый отпечаток на всю нашу жизнь.
В один из своих приездов дядя Миша привез нам кро
кет. Мы стали играть на открытой полянке за дачей.
Скоро увлечение крокетом превратилось в повальную
эпидемию. Играли все (кроме теток), и играли с бешен
ством, с ожесточением. Начинали сразу же после утренне
го завтрака и продолжали весь день до глубокого вечера.
За обедом или чаем говорили только о партиях, о «мыше
ловке», о крокировании, о «разбойниках». Увлечение посте
пенно переходило в какое-то сумасшествие. Когда приез-
128
Увлечение крокетом.
жал дядя, азарт становился еще большим. Чемоданов
играл в крокет превосходно — у него был точный взгляд и
крепкий удар. Если он выходил в разбойники, противная
партия могла считать себя погибшей. Как и во все, что он
делал, дядя Миша в крокет тоже вносил массу страсти и
энергии. В воскресенье нам уже нехватало для игры дня.
Дядя приносил на поле свечи, и мы нередко доигрывали
партию в полной темноте, при их колеблющихся отсветах.
Тетки смеялись и издевались над нами, но это. не помога
ло. Особенно нападали они на дядю Мишу.
— Ну, что ты, старый дурак, с ума сходишь? — часто
добродушно-ворчливо останавливала его тетя Лиля.
Дядя Миша делал самый галантный жест рукой и за
дорно отвечал:
— По-римски — я еще юноша! У римлян мужчина до
сорока лет считался юношей.
Спустя некоторое время крокет мне надоел, но Мишук
и Гунька, Пичужкины братья, остались верны ему до са
мого конца дачного сезона.
Впрочем, главная прелесть лета в Кирилловке состояла
не в этом. Главная прелесть состояла в моих отношениях
129
с Пичужкой. Мы были ровесники и с раннего детства рос
ли и развивались вместе. Правда, жили мы в разных ме
стах: Пичужка — в Москве, я — в Омске; однако каждое
лето мы проводили вместе два-три месяца, а в остальное
время вели обширную переписку, в которой обменивались
мыслями и чувствами обо всем, что нас интересовало: о
гимназических событиях, о прочитанных книгах, о друзьях
и знакомых, о домашних неурядицах, о театральных пред
ставлениях, о личных настроениях, о планах на будущее и
о многом другом. Вся наша жизнь находила свое повсе
дневное отражение в этой переписке. Мы обсуждали в ней
различные вопросы, спорили, аргументировали, приходили
к соглашению, иногда ссорились и, в конце концов, прими
рялись. В результате все наше духовное развитие не только
шло параллельно, но и в постоянном тесном контакте и
взаимодействии. Мы невольно влияли друг на друга и вме
сте с тем стимулировали друг друга. Эта дружба с Пичуж
кой, продолжавшаяся вплоть до окончания гимназии, явля
лась основным стержнем моей внутренней жизни в годы
детства, отрочества и ранней юности и составляет одну из
самых лучших страниц в книге моего прошлого.
В дальнейшем пути наши несколько разошлись: я пошел
дорогой революции; Пичужка пошла дорогой передового,
радикального культурничества. Она кончила Высшие жен
ские курсы в Москве, работала сначала в воскресной шко
ле для рабочих, потом на Пречистенских рабочих курсах,
читала лекции, писала статьи и брошюры. Жизнь не очень
баловала Пичужку. Ранний брак, семейные неудачи, необ
ходимость самой содержать и воспитывать детей наложили
свой отпечаток на ее натуру. Однако эта изящная, миниа
тюрная женщина с черными, как смоль, волосами оказа
лась сделанной из крепкого металла. Она бодро выносила
удары капризной судьбы, неутомимо работала, системати
чески расширяла свой кругозор и образование. В советские
времена Пичужка связала свою судьбу с рабфаками, а
позднее, после ликвидации рабфаков, перешла на лектор¬
ско-литературную работу. Никогда не принадлежа ни К
какой партии, она тем не менее всю жизнь отдала на
службу трудящимся массам и внесла свою лепту в дело
их культурного подъема и просвещения.
Расхождение путей отразилось и на наших отношениях
с Пичужкой. Прежняя дружеская гармония исчезла. По
явились известные трещины и диссонансы. К тому же рево-
130
люционная борьба бросала меня из одного места в другое
и делала поддержание систематических связей очень за
труднительным. Я годами не видал Пичужки. Переписка
наша то вспыхивала, то угасала. Жизнь и работа в разных
условиях, в разной обстановке, в разных странах (я провел
много лет за границей, сначала в эмиграции, а потом, в со
ветские времена, на дипломатической работе), естественно,
создавала известное взаимное отчуждение. Однако я на
всегда сохранил и до сих пор сохраняю теплое чувство
к ближайшему духовному спутнику раннего периода моей
жизни, — самого важного периода в жизни каждого чело
века, когда закладываются основы его ума и характера,
когда формируется его духовное «я».
Впрочем, я далеко забежал вперед. В то памятное лето
в Кирилловне Пичужке шел пятнадцатый год. Она находи
лась в том переходном состоянии полудевочки-полужен-
щины, когда все мысли и чувства так полны резкими коле
баниями и противоречиями. Как живая, встает она в моей
памяти: миниатюрно-худенькая, слегка угловатая, с смуг
лым лицом и шапкой ярко-черных, как вороново крыло, во
лос. Карие глаза смеются и дразнят. Пестрое ситцевое
