Имбер Де Сент-Аман - Жозефина
Представители старого режима с пылом отдаются развлечениям, но и не без некоторого страха. Кто смог бы пройти по площади Революции, не вспомнив об эшафоте? Разве не говорят, что на мостовой еще сохранились пятна крови? И разве не заставит вздрогнуть воспоминание о дне 18 фрюктидора, о депортации в Кайенн, бескровной гильотине, как говорили тогда? Напрасно парижанин старался все забыть. Уж слишком недавними были эти катастрофические события, чтобы не помнить их и не страшиться будущего. Оставшиеся в живых якобинцы открыли клуб при Манеже. Этот клуб уже не такой модный, как раньше, но он еще пугает, а голоса ораторов в нем звучат как похоронный звон. Чтобы уничтожить Республику, противники свободы, друзья будущей диктатуры позаботятся сослаться на красную опасность, красный признак. Не догадываясь ни о чем, все партии примут правила игры Бонапарта. Этот человек, околдовавший Францию не произнеся ни слова, убедит всех, что он спаситель и защитник всего мира. Все разрушится — останется только один человек. По мнению республиканцев, он только военный. Но если все устали от речей, то падки на победные реляции. И теперь парижскую республику больше интересуют берега Нила, нежели Сены. Тем больший интерес вызывают посылаемые Бонапартом доклады, чем реже они поступают из-за английских кораблей, стремящихся перехватить корабли Франции. Как говорила мадам де Сталь, «посланные из Каира письма, отданные в Александрии приказы о продвижении до руин Фив и границ Эфиопии, увеличивали славу этого невидимого теперь человека, но казавшегося издалека экстраординарным феноменом… С ловкостью воспользовавшись преклонением соотечественников перед воинской славой, Бонапарт заставил самолюбивых французов считать своими как его победы, так и его поражения. Он занял место в умах, которое по своей значимости принадлежало Революции, и его имя стало ассоциироваться с национальным чувством, которое возвеличивало Францию в глазах всего мира».
Особенно любопытно изучать инкубационный период диктатуры, ибо VII год прекрасно объясняет Париж времен консульства и империи. Сначала изменения произошли в нравах, затем — в политике. Странная это особенность: поочередное стремление парижан то к свободе вплоть до распущенности, то к порядку вплоть до абсолютизма. Этот непостоянный и непоследовательный народ становится почти без переходного периода то самым неуправляемым, то самым легким в управлении из всех народов мира. Все зависит от того, в какой стадии он находится: брожения или покоя. Когда он волнуется, он ломает все копья и все скипетры. Когда он в покое, он требует от своих хозяев только одного: охранять его сон.
Глава XXIII
ЖОЗЕФИНА ВО ВРЕМЯ ЕГИПЕТСКОЙ КАМПАНИИ
Мы только что бросили взгляд на Париж VII года. Посмотрим теперь, какое место в нем занимала мадам Бонапарт, ее родственники, друзья и общество, которым она там была окружена.
После прощания с мужем в Тулоне Жозефина не сразу возвратилась в Париж. Она побывала на водах в Пломбьер, где оставалась три месяца. Там с ней случилось несчастье. Обвалился балкон, на котором находилась она со своими знакомыми дамами. При падении она очень ушиблась, и несколько дней ее состояние внушало опасения. В Плом-бьере она получила первые известия о египетской экспедиции — начиная со взятия Мальты и кончая взятием Каира, — и из письма Бонапарта поняла, что она должна отказаться от поездки в эту далекую страну. Позднее она узнала, что фрегат «Помон», вернувшийся во Францию, на котором она хотела отплыть в Египет, был захвачен англичанами сразу же после выхода из Тулонского порта.
В конце сентября 1798 года Жозефина вернулась в Париж и купила поместье Мальмезон, расположенное рядом с поселком Рюэй. Она приобрела его за сто шестьдесят тысяч франков, которые были выплачены частично из ее приданого, частично из средств ее мужа, и провела в этом милом владении осень 1798 года, а также время с конца весны по начало осени 1799 года. Зимой она жила в Париже в своем маленьком особняке на улице Победы.
В этот период ее положение оставалось шатким. Не было известно, когда ее супруг вернется из Египта. Отъезжая, он сам сказал, что экспедиция может растянуться на пять или шесть лет, может быть, его одолевали в отношении жены сомнения и подозрения, разжигаемые Жозефом и Люсьеном, завидовавшие влиянию невестки их брата. Недоброжелатели и хулители Жозефины утверждали, что она была неверна своему мужу, но им не удалось доказать свои инсинуации. Впрочем, если нет публичного скандала, история не имеет права заглядывать в альков. Несмотря на все свое недоброжелательство, братья Бонапарта не смогли нанести ущерб репутации женщины, у которой вдали от мужа не было никого, кто бы мог защитить ее.
Мадам Ремюза в своих мемуарах рассказывает о визите, который она и ее мать, мадам де Верженн, нанесли Жозефине в Мальмезоне. «Мадам Бонапарт, — говорит она, — экспансивная по природе и даже часто немного несдержанная и откровенная, едва встретившись с моей матерью, тотчас же обрушила на нее массу признаний о своем отсутствующем муже, своих деверях, наконец, о многих людях, которые были нам абсолютно неизвестны. Была почти полная уверенность, что Бонапарт потерян для Франции, и поэтому с пренебрежением относились к его жене. Моя мать жалела ее. Мы оказали ей некоторую помощь, и она никогда не забывала об этом». Не ощутимо ли в этой речи недоброжелательное отношение к новому режиму и его представителям, так как лица старого режима от этого пренебрежения еще не освободились?
Светское общество уже не так бережно обращалось с мадам Бонапарт, как с другими представителями революции, и несколько иронично и с насмешкой относились к этой семье корсиканского дворянчика, которая при дворе Людовика XIV имела бы такой жалкий вид. Оно упрекало мадам Бонапарт в том, что она поддерживает отношения с такими женщинами, как мадам Талльен и членами Директории. Завсегдатаи маленького Коблентца без почтения относились даже к воинской славе, и те, кто должен был через несколько лет войти в дом императора, пока с пренебрежением говорили о республиканском генерале. Хоть победитель при Арколе и имел фанатичных поклонников, но у него были и безжалостные хулители. В момент его отъезда в египетскую экспедицию распространился следующий куплет:
Сколько богатства напрасно пропало,
Сколько же денег брошено в воду,
Сколько людей ступает в могилу,
Чтоб развенчать сумасброда.
Франция знает, что этот воин,
Нет и сомнения, был бы дороже он,
Славы достоин, если бы стоил
Всего, что в него родиной вложено.
От таких булавочных уколов очень страдала мадам Бонапарт, которую слишком уж заботило мнение остатков общества Сен-Жерменского предместья. Особенно она опасалась красивой и язвительной мадам де Контад, дочери и сестры господ де Буйе. «Все в ней было фантастическим, — говорила герцогиня д’Абранте по поводу этой великосветской львицы, недавно вернувшейся из эмиграции. — Она не была меланхоликом, ей, конечно, было далеко до этого, но, однако, никто не осмеливался бы смеяться в комнате, где находилась она, если бы она не подала этому пример. Примечательной была ненависть, которую она испытывала к Бонапарту. Она не соглашалась даже признавать его достоинства и положение. «Полно, — возражала она в ответ на слова моей матери обо всех его итальянских и египетских победах, — я бы сделала столько же. Одним лишь взглядом».
