Александр Ширвиндт - Проходные дворы биографии
Кися, я очень спокоен за Москву. Ты все сделаешь, как я просил тебя и как не просил, но ты догадываешься.
Целую тебя и жду подробных отчетов.
15 июня 1962Кисонька! Дорогой мой – это я!
Почему-то всегда телефонные разговоры с тобой оставляют какой-то налет неудовлетворенности и грусти. Потом сижу, лежу, хожу, и органически чего-то недостает – ощущения твоей теплоты и близости, хотя бы в силу телефонных возможностей.
Очень волнуюсь за Мишку. Обязательно все проверь. Немыслимо, чтобы ребенок кашлял несколько месяцев подряд. А то, что он кашляет только утрами, говорит за какую-то хронику, и это страшно.
Я кашляю тоже только утрами, но зато вечером к концу спектакля – почти без голоса и болит грудь. Сегодня пойду в поликлинику ЦК делать ингаляцию и еще чего-нибудь.
17-го числа мы с Юрочкой выступаем на здешнем телецентре. Передача называется «Познакомьтесь с интересным человеком». Передача про книгу архитектора Бурова Андрея Константиновича, не знаешь? Книга действительно любопытная. Я играю этого Бурова и говорю в середине книги такой текст: «Еще Семенов[51], рассуждая об облике Минска, говорил, что Минск…» И так далее. Смешно? Тесен мир.
Получу полторы ставки, куплю тебе игрушку. У нас с Вокой сорвалась очень денежная телепередача с писаниной и ведением – не получилось по времени. Вкалываем каждый день, чтоб им сгнить. Кашляю, кашляю – не отстаю от ребенка. Вот сейчас пойду на почту, еще часа полтора и разойдусь, кашель пройдет.
Целую всех. А ты какая-то холодная и чужая по телефону. И одно письмо за 10 дней – очень подозрительно.
Твой
Львов, 12 июля 1962На листе – картинка: «Минск. Ленинский проспект».
Кися! Не обращай внимания на картинку – это старая бумажка, а на самом деле я во Львове. Город мокрый и грязный. Холодно и грустно. Опять хочу домой.
8-го числа играл без репетиций «Чемодан» вместо Покровского[52]. Говорят, смешно. Еще бы не смешно – не знал ни одного слова.
7-го был на концерте Рихтера – все-таки гениальный музыкант.
Сегодня вечером в театре «Встреча русского и украинского народов» – так написано на афише. Веду программу я – придумал вступительный фельетон для себя: «Так как по всем законам судейства и арбитража встречи национальных сборных команд судит нейтральная национальность, эту встречу веду я».
В программе – Аркаша Вовси и Ленечка Каневский представляют собою русский народ, а от украинцев выступают несколько львовских евреев – вся надежда на чтение Ульянова.
Живем с Колычевым в гостинице «Интурист», номер дивный, но в ванной два огромных чугунных крана: один – кипяток, другой – холодная. Вода не смешивается. Глупость дичайшая: либо шпарься, либо фыркай. Один выход – вообще не мыться. Но мне, ты понимаешь, это не под силу.
Сегодня был на телевидении – совсем иная картина, нежели в Минске: закривленные рожи «чего хотите?» – ну их в жопу.
Летели с Вокулей ужасно – первый раз в жизни так болтало – летели три часа.
Сейчас пойду в пирожковую пить кофе.
Я люблю тебя, будь умницей. Куплю тебе подарок.
Твой
18 июля 1962Кисонька!
Завтра твой муж будет совсем старый. Ты не разлюбишь меня?
Москва отпадает. Грустно. Жди еще месяц и терпи.
Меня любят в городе – имею успех. Ходят девки сзади. Сегодня утром принесли огромный букет божественных кремовых роз. На спектакле «С завязанными глазами» получил записку с обращением Herr. Смеялся весь театр. Никого еще в записке не называли херром – слава богу, что с двумя «р».
Кися! Очень мне надоело работать. Говорят, что в морях запретили купаться из-за радиации – врут, должно быть.
Больше новостей нет. Поздравляю тебя с первым мужем (не по порядку, а по положению среди мужей). Целуй его, люби его, они (то есть я) на улице не валяются.
Муж
22 июля 1962Кыся, здравствуй, дорогая моя жена!
(Проба пера – Ритка Струнова подарила на день рождения самописку – ура!)
Наступила дивная погода – стало еще невыносимее играть и видеть рожи. День рождения прошел тоскливовато. Вместо традиционной грозы лил сопливый, вшивый дождь. Старею – вызывать грозу уже не имею возможности.
Вечер был ординарный. Собрались: Колычев, Струнова, Ларионов, Матвеева, Кмит, Лифанова, Штейн, Щербакова и я. Были Петя Кириллов с женой. Это наши муж и жена. Он главный художник, милый парень. Пили водку. Петя сделал очаровательный стол – весь день его оформлял. Получилось прелестно – никто не хотел начинать питаться – было жалко рушить красоту. Но все же разрушили. Днем поздравляли меня в театре – водил, угощал и пил за свое здоровье.
Юрик, наконец, заболел и лежал на дне рождения в кроватке, и его все жалели, и он был на верху блаженства, ибо как он любит болеть, так никто не любит болеть. Два дня полежал, наглотался антибиотиков – надоело и поправился.
Сегодня 22-е число, ты на даче. Поцелуй Мишку, слышишь. Сейчас 10 часов утра. Целуешь ты его в этот момент? Сказала ли ты ему, что папа у него уже очень старый и у него отняли комсомольский билет. 28 лет, Кися! Многовато, а? Ты не бросишь старого мужа?
Юрка кряхтит и одевается – идем в пирожковую пить кофе, потом я еду играть.
К сожалению, не могу выслать тебе почтой своих портретов. Их метраж – 1,5 х 1,5 метра. На дивном портрете Гамлета нарисовали усы, а Колычеву пипку – хулиганье!
Деньги смогу выслать тебе только 1-го числа. Так что если у тебя зарез – займи под это число. Я люблю тебя, целую и скучаю. Терпите без меня, последний месяц разменяли.
Твой
Донецк, 5 августа 1962Кисонька!
Твой муж, изнуренный разлукой и своим страшным коллективом, сидит в номере 733 в гостинице «Украина» на 7 этаже, на балконе, и тупо смотрит на город Донецк, где ничего не волнует и некуда деться совершенно.
Стонали во Львове от репетиций – здесь нет репетиций. Днями делать нечего, и от этого тоска еще страшнее: видеться со своими нет сил, а внешних развлечений никаких.
Ты меня прости, но я купил игрушку – транзистор. Он очень хорошенький и безумно дорогой. Если будет зарез с деньгами и он нам разонравится, в Москве продать его – раз плюнуть. А матери он тоже хорош: сиди себе в саду и слушай что хочешь.
Напротив пустая Юркина постель – сидит, сука, в Москве и пьет еще чай с конфетами. Хочу домой.
Сделали одну передачу на телецентре – «Мастера старшего поколения в кино». Прошла бы прилично, если б наш старый маразматик Соловьев[53] не порол чепухи. Сидим в кадре втроем. Он, я и Вока Ларионов. Он рассказывает: «Нам, артистам театра, очень трудно сниматься в кино из-за недостатка времени». Мы киваем и умиленно поддакиваем. «И для съемок остаются, – говорит, – только выходные дни и декретный отпуск!» Мы с Вокой выпали из кадра, вся студия легла, а Соловьев, так ничего и не поняв, несет дальше: «Ну а когда декрета не хватает, начинаем отпрашиваться у дирекции театра». Потом, после передачи, он пытался доказать нам, что говорил не декретный, а академический отпуск. В общем, утром здешний начальник управления культуры интересовался у Колеватова, в полном ли здравии Соловьев. Вторая передача запланирована на 14 августа, но после декретных дней Соловья не уверен, что они захотят нас видеть на экране.
Вчера вечером играли в карты на раздевание – с условием прийти к себе в номер в том виде, до которого проигрался. Митька Гошев[54] шел по двум этажам совершенно голый, упросив взаймы полотенце, чтоб им завернуть низ.
Сегодня воскресенье, 5 августа, День шахтера – пьяные уже с утра. Пьют здесь круглые сутки – все, что попало: шампанское с пивом под щи и так далее. К вечеру сегодня будет полная пьяность в городе.
Завтра выяснится с самолетами на Москву – ехать больше суток немыслимо – наверное, полечу.
Кися! Осталось 2 недели. Приеду и почти 45 дней без работы.
Целую.
Твой
Вложено в конверт чужое письмо:
Уважаемый Александр Анатольевич!
Нехорошо, надо сдерживать данное слово. Да, Вы талант, и поэтому многое, очень многое Вам прощается. Это не упрек и не обида. Если это можно, с Вашего позволения, дружеский совет.
Александр Анатольевич, Вы потрясли меня своей игрой, и я просто хотела выразить Вам свою благодарность и свой восторг за доставленное мне эстетическое удовольствие. Мне просто хотелось поболтать с Вами, как выражаетесь Вы, узнать хоть немного о Вас как о человеке.
Извините меня за беспокойство. Разрешите пожелать Вам всего наилучшего в жизни, а самое главное – больших творческих успехов.
Счастливого пути Вам, прекрасный Александр Анатольевич.
Люда
Чудная девочка была во Львове – ходила за мной нежно и по пятам. Все время, до смешного, спрашивала меня, хорошо ли она поступает, шляясь за мной и даря цветы, ожидая после спектакля, – ведь у меня жена, и имеет ли она право «восхищаться мной». Я ей обещал довести до твоего сведения о ее существовании, и она успокоилась.
