Александр Ширвиндт - Проходные дворы биографии
Вчера ездили мы на Клязьменское водохранилище, смотрели строительство пансионата, который проектировали наши ребята, а потом купались в Бухте радости, это на канале, не доезжая Пестова. Помнишь, я к тебе приезжала и мы ходили на канал смотреть, как фонарики зажигаются: красненькие с одной и зелененькие с другой стороны канала.
И очень мне захотелось с тобой и Мишкой сплавать (странное слово какое-то получилось) в Пестово на «Ракете» (это которая на крыльях быстро-быстро плывет, мы ее вчера видели). Кис, сплаваем?
Мишка как услышит, машина загудит, так бежит и кричит: «Скорей ворота открывать – папа едет!» А когда я приехала, первое, что мне взволнованно сообщили:
Коля: «Наташа, а меня Бобик лизнул!»
Миша: «Мама, а меня Бобик нюхнул!»
Тебе прислать бумаги для писем, а то пишешь на каких-то клочках?
Целую, скучаю, люблю.
Твоя жена
27 июня 1961Кусинька!
Событий здесь у нас катастрофически мало – обедаем в обкомовской столовой, все официантки пересмотрели наши спектакли и обслуживают, как метеоры, а твоего мужа еще быстрей (скромный я у тебя и порядочный).
Был два раза в кино – ходили всем театром после спектаклей в летний загон. Смотрели «Там, где кончается асфальт», «В старом Чикаго». Это «Чикаго» все ждали недели две – шумели, удивлялись, что я не видел никогда. Бред устрашающий – те же, кто захлебывался, оправдывались потом, что, мол, видели его в раннем детстве, на самой заре своего интеллекта.
Завтра отменяются репетиции, и всей бандой грузимся на пароходик в 8 часов утра, и состоится традиционная вылазка на природу – с пьянкой и окупанием. Обещают довезти до Волго-Дона (хотя тебе это ни о чем не говорит, и все равно).
Сегодня прилетает к нам граф Шувалов[43], после продолжительного турне по Европе. Вообще жен и мужей в эти гастроли прорывается больше, чем достаточно. А в Кисловодск ожидается прямо паломничество. Главный администратор матерится по-страшному, совсем запутался с переселениями, доселениями.
Завтра прилетает худрук, и завершаются вылазки. Называется у нас «Последний день свободы».
Читаю мало. Духота страшная. Прочел «Знакомьтесь, Балуев!» – бред, и чудесную Хемингуэя «За рекой, в тени деревьев». (Пишу на почтамте, здесь не так душно. Пишу ручкой, которую макают. По-моему, таким орудием пользуюсь первый раз в жизни – думаю, что последний, ужасно неудобно, часто макать надо, капает, и рука в чернилах).
Пусть сын мне чего-нибудь напишет или, в крайнем случае, нарисует. Ладно?
Определились переезды в Кисловодск. Я лечу 8-го. Вчера наладил порвавшиеся было отношения с телефонисткой – была она вчера на «Колесе». Сегодня буду тебе звонить. Кися! Я устал! Соскучился, и, как никогда, надоело мне в гастролях – хочу всех вас.
Твой муж (слышишь?)
28 июня 1961Кися!
Получил твое большое (относительно) письмо, написанное, как я понял, разными карандашами и ручками в разное время на большом временном отрезке. (Заметь, как стараюсь выводить буковки – ты же просила. Но учти, что, когда я думаю о почерке, исчезают искренность, полет мысли и теплота. Самые нежные письма – можешь проверить по своим архивам – написаны каракулями.) Ой! Рука онемела от напряжения и ответственности – перехожу к естественному состоянию.
Сегодня приезжает худрук. Настроение поганое, работать не хочется и хочется к тебе, домой.
Дни пошли медленнее и тягомотнее, жара не спадает, а работы с каждым днем прибавляется и прибавляется. Выпуск «Чемодана»[44] – пока мало что получается, да мне и наплевать, в общем.
Твой Кис (бегу в театр на репетицию, потом поеду слушать музыку к спектаклю, потом «Цветы живые» – ужас).
4 июля 1961Письмо написано на обороте расписания гастролей Театра имени Ленинского комсомола.
Кися! Женушка моя! Приехал из Волжска с выездной «Акации» – успех огромный.
Хороший это спектакль, да и муж там у тебя неплох. Устал – дорога уж больно тяжелая.
Так как с бумагой по-прежнему тупик, то, содрав со стены расписание, пишу тебе на нашей повседневной работе, – да тебе и интересно будет взглянуть, как трудится твой муж на пошлой ниве драмы.
В 11 часов репетирую с зубрами – нервов на них уходит вагон. Поначалу мучился, потом стали слушаться, а теперь, в общем, репетируем нормально, всегда параллельно со Штейном (картину – я, другую – он, они довольны, смотрят в рот и боятся даже иногда).
Если выпустим «Чемодан» в 20-х числах, то, возможно, вырвусь раньше, чем к 1-му числу – хочу, во всяком случае, очень и приложу все силы.
Интересно, что будет дальше? У меня полная прострация, и я не хочу даже думать и загадывать вперед. Самое страшное – когда много вариантов и нет полной уверенности и настоящей тяги ни к одному из них. А здесь, у нас, тоже невыносимо. Надо решать – резко и категорично, но думать душно и скучно, думать противно и лень! Я вообще не знаю, что делать с театром, настолько большой тупик в этом всем. Все равно этот или тот театр – лучше, хуже, но, в общем, – полный крах. Прямо хоть беги в эстраду или в таксомотор.
Кися, мне плохо, слышишь? Устал я!
А почему сын мне ничего не нарисовал и не написал? Ты мне пиши с расчетом до 7-го числа, 8-го утром лечу в Кисловодск. Хочу домой!
(Приклеен листочек.)
Хемингуэй умер! А? Я только что закончил «За рекой, в тени деревьев» – такая глыба, и на тебе – жил дивно и умер романтично. Последний великий писатель, наш с тобой современник.
Жди меня.
* * *7 июля 1961
Кисонька! Пишу тебе последнее письмо из Сталинграда, ибо улетаю завтра на рассвете. Событий особых за отчетный период не произошло. Вчера был на «Цыганском цирке» – кроме двух евреев – музыкальных эксцентриков – цыган не было.
Только что приехал с Волги – купался. Поймали со Славиком Богачевым огромную селедку – килограммов шесть-семь. Поймали голыми руками – на зависть рыбакам, стоящим кругом. Здесь вообще с рыбой чего-то недодумали. Она идет валом из Каспия метать икру наверх, как ходили еще деды и прадеды, но Сталинградская ГЭС ее теперь не пускает, а она прется и разбивается или оглушается о плотину – вот такую полудохлую рыбу мы и ловим.
Сегодня будет уха (ты не подумай, что селедка сразу соленая и с луком – рыба как рыба).
Играю сегодня последние «Завязанные глаза» – отдали стирать рубашки и чинить обувь – приеду пижоном.
Сталинград второй раз оккупировали немцы – тьма туристов, все рестораны закрыты – их кормят и даже пароходики все поснимали с перевоза – катают их по Волге.
Чуть-чуть обгорел, загара нет совсем. Помылся в душе, чистый, бритый, пушистый лежу на кровати и совсем, совсем один – Юрка остался на пляже. Хочется ко мне? Не обидно? А!!! Надо мужа любить и ждать, ждать, ждать.
Почему мой сын не рисует мне картинки – я же несколько раз требовал. Немедленно чтоб нарисовал, слышишь? Я сейчас злой, как зверь, меня раздражать нельзя, меня ублажать надо всячески и ласкать тоже.
Пью, в общем, мало, курю средне, женщин не имею – имею тоску и злость. Хочу домой. Не хочу еще столько же в другом городе – не хочу.
Я иду к сапожнику, потом в прачечную, потом на почту, чтоб к этому времени было мне письмо, слышишь?
Целую, твой всюду муж.
* * *Письмо Наталии Николаевны
8 июля 1961
Начало письма не сохранилось
…Все на работе ко мне очень бережно относятся. Если я не иду обедать, мне приносят молоко и булку, чтоб я не похудела к твоему возвращению, и кто-нибудь довозит или провожает до дома. И это все только для тебя! Цени!
А я и без них берегу себя для тебя.
Хожу в бассейн. Если хочешь сделать мне подарок, подари ласты и маску. Это такое наслаждение плавать в маске, только немножко страшно, что упадешь на дно, – так под тобой глубоко и очень хорошо видно.
У меня новое платье, мама сшила – роскошное. А я сама себе шью сарафанчик с кофточкой – для Одессы. Киса, неужели исполнится моя давнишняя мечта – мы с тобой поедем долго-долго в поезде. Ладно? Я на самолете не полечу – я боюсь. Я буду тебе покупать на станциях жареных кур и еще что-нибудь вкусное. А на будущий год поедем с Мишкой? Ты скажешь: «Что задумывать? Там видно будет». Кис, ну тебе хочется с ним поехать? Ты представляешь, как он будет купаться в море, валяться в песке! Он сейчас с таким наслаждением купается в речке, визжит, хохочет, брызгается, а потом вываляется в песке – и опять в воду.
Кисловодск, 12 июля 1961Кисонька! Кисловодск – город-курорт. Посреди города – огромные плакаты: «Пусть Кисловодск будет горным Сочи!» Пусть будет, ладно, Киса.
Долетел благополучно – впервые летели человек десять наших девок – охали, ахали, готовили пакеты (болтало солидно). Ремез[45] спал и синел, синел, так что к концу Вока Ларионов решил, что он кончился – разбудили – жив. «Ты бледна, моя Луиза!» – сказал Вокуля, на что Оскар Ремез снова впал в забытье, и из самолета его уже выносили. Ганка Матвеева пела надрывным голосом фальшивые напевы, остальные тихо блевали.
