Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

Там, над каналом, видно из Сафята —
Засыпаны алмазами огней,
Сверкают ярко-тёмные громады
Вчера вошедших кораблей.

Как много яркости, как много света,
Мигающих, сигнальных огоньков!
Как тусклы редкие огни Бизерты,
Как бледны звёзды маяков.

Темно в Сфаяте. Через ставни кисло
Роняют окна бледные лучи.
Седая ночь над крышами повисла,
На облаках колдует и молчит.

Здесь вечный бред. Здесь жизни слишком мало.
И в сердце мало солнечных лучей.
Невольно смотришь в сторону канала,
На блеск случайных кораблей.

Ревёт во мгле тревожная сирена,
Скользит прожектор по воде.
Ненастный дождь лениво бьётся в стены…
Глухая злоба бродит в темноте…

Всё писем жду, а писем нет,
И дни почтовые так редки.
Сквозь пыль струится тусклый свет
В законопаченную клетку.

Здесь, в этой клетке, вянут дни,
Как нерасцветшие бутоны,
Дрожат вечерние огни,
Дрожат закатные трезвоны.

А я покорно жду весны.
Когда весёлый луч весенний
Скользнёт с небесной глубины
На облупившиеся стены.

Всё жду весёлых дней, когда
Без тени злобы и упрёка
Американский карандаш
Напишет солнечные строки.

Но нет ни писем, ни весны.
И дни идут, идут мгновенья…
А мне взамен всего даны
Звенящие стихотворенья.

На этом письменном столе,
Покрытом тёмным одеялом,
Не раз в сырой, осенней мгле
Я строки робкие писала.

Пространство, время, жизнь мою
Я рифмой меряю крылатой,
И медленно, по капле пью,
Как чашу горького заката.

Печально стонут вечера,
Минуты холодны и немы,
Сегодня — то же, что вчера —
Латынь, стихи и теоремы.

И в тесной клетке, как в скиту,
Из часа в час переползаю,
Жду писем, солнца, жизни жду,
И дней погибших не считаю.

Ведь молодость, как утро воскресенья,
Как отблеск счастия, как пьяное вино.
И пусть мечта, как шум и блеск весенний,
Ворвётся шумно в раскрытое окно.

Пусть моя, надломлена, увянет,
Хмельное солнце, поблекнув, догорит.
Настанет время и для покаянья,
Настанет время — душа заговорит.

Ещё не раз под тень епитрахили
Забьётся совесть и заблестит слезой,
Горячий лоб ещё коснётся пыли,
И тронут губы оправу образов.

Настанет хмель последнего экстаза,
И в полумраке, не плача ни о чём,
У тёмных позолот иконостаса
Проснётся совесть и загорит свечой.

Коснувшись головой дверного косяка,
Я вглядываюсь в бледный вечер.
Под тёплой шерстью серого платка
Неровно вздрагивают плечи.

Седая темнота на низких облаках
Размерней дышит и тревожней.
Глухая дрожь в опущенных руках
Напоминает о возможном.

И этот вечер странно бледен и могуч,
А там, на каменной дороге,
Играет с облаков скользнувший луч
И поднимается тревога…

Собачий лай разносится в тиши,
Бледнее свет на красной крыше,
И тихие слова раскрывшейся души
Всё безнадёжнее и тише.

Ревматизмом согнутые пальцы,
В омертвелом взоре — пустота,
Сжатых губ, уставших улыбаться,
Тонкая, упрямая черта.

Над бровями старческие складки
И волос спадающая прядь:
Роковые, страшные загадки
Всё равно теперь не разгадать.

Как на дне глубокого колодца,
Холодно, и сыро, и темно.
Временами мелкий дождик бьётся
В тёмное, немытое окно.

Прежних слов, что струнами звучали,
Бодрости и веры больше нет.
За угрюмо сжатыми плечами
Пустота в туман ушедших лет.

Мыслей не распутанных обрезки,
Холод незаполненных страниц.
Пустота и жуткость в тусклом блеске
За вуалью спутанных ресниц.

Некрасиво стянутое платье,
Под глазами след недавних слёз,
Странный блеск играющих в закате,
Равнодушно собранных волос.

Больше нет ни силы, ни желанья,
Даже солнце в окна не глядит.
И сознанье, жуткое сознанье,
Что его не будет впереди.

По шоссе струятся тени,
Над каналом — фонари,
Ярко прорезают темень
Два огня из Пешери.

Тихо и мертво в Сфаяте,
Улеглась дневная пыль,
Мутно на озёрной глади
Отражается Феррвиль.

А вдали, над морем, низко,
У изгибов тёмных гор
Светит одинокой искрой
Догорающий костёр.

Тёмно-серые маслины,
В даль манящий огонёк,
Резкий ветер из долины,
С плеч срывающий платок.

Так же грустно было раньше
(Но когда? Когда?)
Только больше не обманешь,
Тишина и темнота.