Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

В седой Арморике, где вещий океан
Шумит, как отдалённый гул сраженья,
Где утром зарываются в туман
Валы старинных укреплений,

Где чайки грустно стонут над водой,
И в море паруса скользят без счёта, —
Там город был, великий, как герой,
Увенчанный победой и почётом.

У ног Кэр-Иса, у высоких стен,
Шумел прибой волны, игривой.
Был стар годами, дряхл и сед
Король Граллон благочестивый.

Был другом короля великий Гвенноле,
Святой посланник Ватикана,
Им первый монастырь основан на скале,
Над ликом бога-океана.

И в скудной позолоте солнечных лучей
Страна цвела, как день весенний,
Под символом креста и рыцарских мечей,
Под шум пиров и шум сражений.

От океана город отделял
Большой канал, обложенный камнями,
И потайная дверь вела в канал
Из замка тайными путями.

Бог-океан, свирепый, как гроза,
Ревел и ждал за потаённой дверью —
Так в клетке хищные томятся звери,
Вращая беспокойные глаза.

Тяжёлые ключи Граллон носил
На шее, вместе с золотым распятьем.
И годы шли. И был весёлый пир.
Король сидел в парадном платье.

Пел трубадур об избранной своей,
Старались превзойти себя жонглёры,
О славных подвигах и о святой земле
Шумели боевые разговоры.

Когда же перестал звенеть бокал,
И позабылась бранная тревога,
С спокойной совестью и с твёрдой верой в Бога
Граллон усталый задремал.

Играли три весёлые луча
На красной мантии, в счастливой неге,
И кудри белые струились по плечам,
Белее утреннего снега.

Он спал. К нему неслышно подошла
Вся в белом женщина и обняла за шею,
И с шеи цепь тяжёлую сняла
И ключ заветный вместе с нею.

Коварная Дагю, единственная дочь,
Ушла на гулкий шум прибоя,
Чтобы впустить, когда наступит ночь,
Любовника в свои покои.

Того, чьи речи тихою струёй
Прозрачного ручья текли ей в уши,
Кому дала и волю, и покой,
И сделалась его рабой послушной.

Она открыла потайную дверь,
И океан, великий и воспетый,
Ворвался в город, будто дикий зверь,
Увенчанный последнею победой.

Кэр-Ис погиб. На дне глухих морей
Увял цветущий берег счастья,
И над пучиной старый Гвенноле
Шептал зловещие проклятья.

Один лесник видал, как дикий конь
В воде погибшего Граллона,
Могучий, как гроза, и быстрый, как огонь,
Промчался в ночь, в ночные стоны.

А там, где в брызгах пен чернеется утёс,
Там, на груди у бога-океана,
Коварная, красивая Моргана
Расчёсывает золото волос.

Она поёт, но голос мукой полн,
Звучит сиреной в тающем тумане,
И песня, будто плеск тяжёлых волн,
Грустна, протяжна и печальна.

Прошли столетья. И теперь в тоске
Рыбак, затерянный в глухой Бретани,
Остатки башни видит на песке
В часы отлива бога-океана.

Когда же над морями бури стонут,
Он слышит, безысходным страхом полн,
Глухие, колокольные трезвоны
В седой пучине разъярённых волн.

Гремит и гулко прорезает ночь
И в облаках так медленно грохочет.
Как быть? Что делать? Чем теперь помочь,
Когда рассудок больше не поможет?

Тетрадь я раскрываю в тишине,
Но песенка весёлая пропета,
Да прежних слов уж и не надо мне,
Как и не надо прожитого лета.

По крыше слышен монотонный стук,
И бьётся дождь мне в тоненькие стены.
Весь вечер будет мучить этот звук,
Он никогда не станет колыбельной.

Дождя и ветра однозвучный шум,
Как будто гул седого океана.
О, как тоскливо в дождевом тумане!
Не слышно даже дум, заветных дум…

Пусть будет всё: усталость, нищета
Там, далеко, в загадочном Париже,
Ни этот шум, ни эта пустота,
Ни шум дождя на черепичной крыше!

Я вижу, как во мгле растёт тревога,
Я слышу дрожь до боли сжатых рук,
И бульканье воды у низкого порога —
Такой назойливый, по нервам бьющий звук.

Всё отстанет, всё устанет, отойдёт…
Слышен тихий шёпот за стеной.
Шумный ветер ставни с петель рвёт,
Осень смотрит в тёмное окно.

И в мозгу сверлит, сверлит, сверлит,
Как назойливый и страшный винт,
Что отрава пьяная земли
Завлечёт в лукавый лабиринт.

Тот же шёпот, тот же ропот за стеной.
Сумрак и молчанье — у меня.
Прошлое закатом сожжено.
О, не тронь застывшего огня!

Поднималась жгучая тревога
В золотой пыли.
Стук шагов по каменной дороге
Замирал вдали.

Не было ни счастья, ни утраты,
Пусто и легко.
Догорал скользящий луч заката
Где-то далеко.

Лился в душу острыми лучами
Звонко-красный час.
Что твердило новыми словами,
Было только раз.

День горит, он никому не нужен,
И его не жаль.
Пустотой мне захлестнуло душу
Пламенная даль.

На глазах давно остыли слёзы,
Бури позади.
Мимо тёмной зелени мимозы
Лучше не идти.

Под платком не вздрагивают плечи,
Луч в изломе губ.
Шорох дня и огненные свечи
Я не берегу.

Пусть сгорят, мне ничего не надо,
Даль тиха, ясна.
Чаша больно-жгущего заката
Выпита до дна.