Зиновий Коган - Эй, вы, евреи, мацу купили?
– Все будет хорошо, – тупо сказал Дима.
– Мне не нужен ребенок. Понимаете?!
– А ему уже плевать на это! – вдруг заорал Дима. – Понимаешь?! Он уже живет и имеет на это право. И ты его родишь – хочешь того или нет.
– Пусть другие коровы рожают. Я на вас так зла! Это уже никогда не пройдет.
– Все проходит, увы, – сказал Дима тихо, на выдохе.
– Вы можете получить для меня квартиру? Я должна жить одна.
– Одна?
– Я не переношу окружающих, если они дебилы.
– Ты можешь пожалеть потом…
– Я уже жалею, но завтра мы все равно подадим документы в ЗАГС.
– Пусть так, – сказал он.
На следующий день Дима на работу с паспортом приперся – ни жив ни мертв. Марина позвонила в одиннадцать.
– Вы взяли паспорт? Я позвоню еще в конце дня.
В семнадцать она сообщила, что занята и они пойдут в ЗАГС в другой день.
Она отпустила его на неделю и он уж было облегченно вздохнул.
И вот только он расслабился, она – хлоп и накрыла его звоночком.
– Паспорт при вас?!!! – тихий голосок.
– Нет.
Нет, кончено! Или она думает – Дима спит и видит себя в ЗАГСе? К чертям собачьим этот брак. Да здравствует покой и воля!
– Я буду, Дима, ждать вас у того заведения в половине седьмого. Не опаздывайте.
Он держал в руках трубку, а чувствовал себя бараном перед коброй. До этого он и не знал, что гипноз бывает по телефону. Жизнь, рабойсим, действительно прекрасна и удивительна. В восемнадцать-тридцать он с паспортом в кармане – улыбкой на лице встречал Марину.
Увидела Диму в шагах десяти и, неподходя к нему, направилась в ЗАГС. Его протянутая рука – взмах неуклюжий, ее коричневое платье – грубое и свободное сливалось с маской гневливости на лице. Так может мужчину ненавидеть только много лет прожившая с ним женщина.
– Марин!..
Платье ее вмещало такое подолье, что оно выпирало отовсюду полосами и пуговицами. И неужели за неделю лицо так обрастает волосами? А ведь она была красавицей. Была красавицей в зимнюю субботу на Горке.
Во дворе ЗАГСа дети рвали одуванчики, бегала болонка за мячом. Две женщины с детскими колясками прогуливались асфальтом. Дима сопровождал Марину, но чувствовал себя приговоренным. Между тем, она сгорала нетерпением избавиться от ЗАГСа и Димы. Но в зале ожидания очень людно – нет свободных мест. Маска Марины – досада. Они остановились у окна с широким подоконием.
– Если ты меня не любишь, зачем тебе выходить замуж?
– Я сейчас думаю о ребенке. Кстати, ваша мать могла бы взять его?
– Она почти слепая.
– Но моя мать никогда не согласиться.
– Они здесь, Марина, ни причем. Ребенок-то наш.
– Воспитывать его каждодневными скандалами?
– Что же делать?
– Теперь уже поздно думать.
– Почему те, кто от меня беременеют, меня ненавидят? Проклятье какое-то.
– Вы мне подсунули такую свинью, что я вас буду всегда ненавидеть. По-крайней мере очень долго.
– Да-а, перспектива!
– Здесь как в загоне. Кретинизм. Я выйду на двадцать минут. Все равно очередь! У вас есть деньги?
– Двадцать рублей.
– Я пообещаю подарок, если нас поскорее распишут. Или придется вам подыскать какую-нибудь девушку в день регистрации за меня присутствовать, я могу быть в экспедиции….
– За тебя присутствовать?
– Второй раз сюда являться?! Хм-м, просто я могу быть в экспедиции. Я, конечно, постараюсь… Так, я пошла.
Он отвернулся к окну. Заведующая раздавала бланки. Дима безучастно наблюдал за жизнью двора.
– Почему вы не берете бланки? – Марина здесь. – Это мне, а этот заполнять вам. Вот влипла… У меня, естественно, свидетеля не будет. Я только на кафедре кольцо суну им в морды. Вы найдете двух свидетелей?
– Я? … Я не знаю.
– Ну, поставите бутылку пьянице с улицы. Сын ваш придет?
– Сын?… – Дима заполнял в бланке свои данные.
– Все-таки разница в девятнадцать лет, а не в восемнадцать, – сказала Марина, заглядывая через плечо.
Лицо ее превратилось в кровоточащую рану.
В графе «год рождения» она записала 1984 вместо 1961. Не в себе была она. Она остановила заведующую.
– Можно с вами поговорить?
В отдельном кабинете.
– Я на третьем месяце беременности… уезжаю в экспедицию… Мы вас отблагодарим…
– Только в общей очереди.
Общей, так общей, обрадовался Дима, спешить с такой ведьмой некуда. Некуда-некуда. Некуда и незачем!
На улице она сказала:
– Вы пойдете в салон для новобрачных?
– Посмотри! – сказал он. – Я уже лысый! Меня туда уже не пустят!
Она усмехнулась.
– Ну, кольцо, я полагаю, вам тоже носить не обязательно.
Дима только бровь взметнул, а слов не нашлось. И главное – будто тошнить начал. Она заметила.
– Противно смотреть, как вы разыгрываете из себя несчастного. Уж кому гадко, так это мне. Нам нужно обговорить дальнейшее. Вы сможете платить сто рублей в месяц?
– За ребенка?
– Я отвезу его дальней родственнице, в деревню.
– Отвезешь?
– Под Тулу, если она согласится. Ей семьдесят три года… Помогу на огороде.
– Ты будешь меня прятать не только от своих друзей, но и от моего собственного ребенка? Я для него тоже старый?
– От своих друзей я вас буду прятать. А дома, в конце концов, это мое личное дело с кем быть. Между прочим, у меня к вам очень серьезная просьба – никому на Горке не говорите о браке, и вообще, обо мне – уехала-мол, куда – не знаю.
– Значит, для всех: я тебя не знаю.
– Я не хочу, понимаете, чтобы мои друзья узнали об этом браке, вообще, что я выходу замуж.
– Да-а, – вздохнул Дима. – Грустно-о…
– То ли еще будет, – усмехнулась Марина.
– Однажды со мною подобное было, увы.
– Представляю, что может родиться… Дебила да еще больной.
– Делай аборт и кончим на этом.
– Конечно, Вам наплевать, что я больше не смогу рожать.
– Ну рожай! Но я еще подумаю – расписываться или нет.
– Теперь уже поздно рассуждать.
– Рассуждать никогда не поздно.
– Если вы откажетесь расписываться, я буду мстить. Я очень мстительная. Ребенок жить не будет – достаточно не покормить день и он умрет.
Дима едва сдержался, чтобы не заорать. С ним что-то стряслось, потому что ни страха, ни угрызения совести, ни тем более любви к Марине он больше не испытывал. Эта молодая женщина в странном коричневом платье, возможно, даже беременная от него, вдруг стала чужой.
– Я объявлю на кафедре, что выхожу замуж, а вы потом откажетесь?
– Откажусь.
– Я вам даю два дня на размышление.
Уже на другой день он совершенно уверился, что брак с Мариной – безумие.
«Я буду мстить. Я мстительная».
Мсти! А только на поводу у тебя я не пойду, – твердил он себе. – Я не кролик, ты не кобра. Женись, но ходи холостым, плати сто рублей на ребенка, а видеть его не моги. Да и твой ли он, Дима?! То-то и оно. Нет, сова, мы хоть и остолопы, но не на столько, чтобы жениться на тебе.
