Знакомьтесь, Черчилль - Маккей Синклер
«После нашей первой встречи я, конечно, был вне себя от восторга, ведь меня, совсем молодого человека, заметил сам премьер-министр, — напишет Реджинальд Виктор Джонс годы спустя. — Но было в этом и нечто гораздо большее. Так случалось со мной всякий раз, когда мы встречались с ним в военные годы. Я уходил с этих встреч с ощущением, словно подзарядился от контакта с мощным источником питания. В нем были сила, решительность, юмор, готовность выслушать, задавать вопросы, чтобы изучить предмет досконально и, убедившись, что во всем разобрался, действовать. Он тогда редко говорил комплименты — хотя впоследствии делал их, и очень красиво, — ведь он был воспитан в более суровые времена. В 1940 году вполне достаточным для комплимента был сам факт, что он призывал вас к себе в момент кризиса; и уж если вы сумели выдержать шквал его вопросов, а затем убедили в своей правоте — это было величайшим восторгом».
Один из таких комплиментов прозвучал после войны, когда Джонсу предложили должность профессора в Абердинском университете. Черчилль тогда заметил: «Чтобы спасти нас от катастрофы, этот человек сделал больше, чем многие другие, сверкающие теперь побрякушками». Джонс, с его специфическим чувством юмора, верил в Черчилля с самого начала.
Когда в 1936 году его перевели из Оксфордского университета на секретную военную работу в Министерстве авиации, он наладил тесные контакты с людьми из легендарного шифровального подразделения Блетчли-парк, используя в работе их разведданные о немецкой авиации. Одна из его поистине революционных идей получила название «Окно» (британские бомбардировщики должны были хаотично сбрасывать полосы металла, чтобы сбить с толку радары противника), и в итоге эта технология была с большим успехом взята на вооружение.
Джонс, теперь профессор Абердинского университета, с особым удовольствием вспоминал, как горд был, когда в июне 1940 года впервые встретился в Кабинете министров с самим Уинстоном Черчиллем. В своей речи при назначении на должность Джонс сказал следующее:
«Когда я представил в кабмине свои доводы, это, по словам самого Черчилля, стало для него одним из чернейших моментов войны. Он-то считал, что нам нужно просто выиграть предстоящую битву за Британию днем, а тут является этот молодой человек (Джонс имел в виду себя. — С. М.) и заявляет, что, даже если мы победим, люфтваффе сможет точно наносить удары по нашим городам ночами, когда у нас практически не будет защиты. Он почувствовал, как вокруг него сгущаются тучи, но их тут же разогнали, поскольку тот же молодой человек сказал ему, что все будет в порядке, что у нас есть возможность противостоять этой угрозе с помощью средств радиопротиводействия.
Я видел, как сильно заинтересовали и обрадовали его эти мои слова. Тот эпизод произвел на него неизгладимое впечатление. Более того, к счастью, вскоре стало ясно, что меры радиопротиводействия, которые мы тогда ввели, ослабили бомбардировки Лондона настолько, что только одна бомба из пяти достигала намеченной цели. Позже он опять вызывал меня к себе — когда Линдеманн сказал ему, что я вижу новую угрозу, причем очень отчетливо, в разработке немцами крылатых ракет “Фау-1” и “Фау-2”, в 1943 и 1944 годах соответственно».
Черчилль и Джонс настолько сблизились, что молодой профессор Джонс даже навещал Черчилля в Чартвелле после войны, когда тот слег с простудой, и отвлекал его от болезни жаркими спорами о классической литературе и истории.
Слово Божье. Космо Гордон Лэнг, 1 августа 1940 года
[93]
Уинстон Черчилль не был активным прихожанином. В этом смысле его можно назвать традиционным англиканцем, который посещает церковь на крещение, венчание и похороны. Черчилль признавался, что лет в двадцать почти утратил веру. «Я прошел тогда через жестокий и агрессивный период антирелигиозности, который, затянись она дольше, легко мог бы причинить мне большие неприятности».
Но как бы он ни отпускал свой разум на свободу, чтобы исследовать «пути мышления и логики», он никогда не был атеистом и охотно признавал существование «всевышнего творца». Тем не менее даже в моменты национальной катастрофы — а битва за Британию [94], безусловно, была одним из них — он не обращался к молитве. За него это делали другие.
«Первого августа у меня состоялся долгий разговор с премьер-министром. Он только что пробудился от послеобеденного сна, который считает вернейшей защитой для своего доброго здоровья».
Так вспоминал Космо Гордон Лэнг, уроженец Шотландии, архиепископ Кентерберийский, который был на добрых десять лет старше Черчилля, но, в отличие от него, в сиесте не нуждался. Лэнг жил в Ламбетском дворце (это резиденция архиепископа) с 1928 года, и именно его строго моральный взгляд на отношения Эдуарда VIII с разведенной Уоллис Симпсон стал одним из главных факторов, помешавших Эдуарду занять трон. Тот же Лэнг (когда-то он учился на адвоката, но однажды услышал «властный внутренний голос», провозгласивший ему: «Ты нужен. Тебя зовут. И ты должен подчиниться»), практически не колеблясь, одобрил идею назначения горячего сторонника коронации Эдуарда, Уинстона Черчилля, премьер-министром Великобритании в самый темный для страны час.
Накануне было отступление из Дюнкерка. Королевские военно-воздушные силы готовились к битве за Британию в небе. И тут архиепископ является на Даунинг-стрит напомнить Черчиллю, что у него, премьер-министра, есть и другие обязанности.
«Это было его первое знакомство с его церковными обязанностями при назначении нового епископа Сент-Эдмондсбери и Ипсвича, — написал Лэнг в своем дневнике, в глубине души явно осознавая, что подобный сценарий в духе Энтони Троллопа не слишком применим в условиях страшных тягот войны. — Очевидно, он почти ничего не знает о Церкви и личностях в ней, но его комментарии были весьма занимательными. Он совсем мало говорил о текущих делах, но рассуждал о вещах в целом с огромной жизненной энергией, покуривая свою сигару, столь же неизменную, как трубка Стэнли Болдуина. Он кажется уверенным в том, что все идет хорошо, хоть и осведомлен о намерениях Гитлера не больше любого из нас, и вполне доволен своей командой. Он чрезвычайно благосклонно отзывался о Невилле Чемберлене (бывшем премьер-министре. — С. М.) и сказал, что ему было очень жаль его лишиться».
Архиепископ ушел с той встречи под огромным впечатлением о новом лидере нации. «Он сказал мне, что недавно закончил книгу о Генрихе VIII! Что за человек — какая потрясающая жизнеспособность и уверенность! Но прежде чем уйти, я увидел под этой блестящей поверхностью огромную глубину, особенно когда он с искренними эмоциями высказывался о том, какая это честь — жить в этот величайший момент истории в Британии. И я, напоминая ему о его огромной ответственности, сказал: “Благослови вас Господь и направь на путь истинный”».
Восторги Лэнга по поводу Черчилля никогда не угасали, но легкое раздражение из-за полного незнания последним церковной политики через несколько месяцев значительно усилилось. Как навино было с его стороны думать, что человек, от которого зависели судьбы миллионов, будет с таким же, как он, интересом обдумывать вопросы заполнения вакантных кафедр в Херефорде и Вустере!
«Он ровно ничего не знает о Церкви, ее жизни, нуждах ее самой или ее служителей, — говорил Лэнг несколько месяцев спустя, любезно, впрочем, признав, что премьер-министру есть о чем подумать и кроме этого. — Что в результате ведет к серьезным проволочкам и неопределенности». В этом эпизоде подкупает то, что Черчилль, судя по всему, в решающий момент национальной истории казался людям настолько вдохновляющим, что многие из них — не только архиепископ — изначально предполагали, будто он должен все знать и во всем досконально разбираться.
«Красный» Черчилль. Иван Майский, 22 августа 1940 года
[95]
