Знакомьтесь, Черчилль - Маккей Синклер

Впрочем, Кауард приехал в Чартвелл-хаус не ради развлечения: в тот вечер у него была конкретная цель. В какой-то момент он отошел от пианино и попросил Черчилля поговорить с ним наедине. «Он увел меня в другую комнату, мы расселись по креслам с виски с содовой в руках, и я начал объяснять ему… как, по моему мнению, мог бы оказать наилучшую услугу своей стране, раз уж она на грани войны». В числе прочего Кауард упомянул о своем «творческом интеллекте» и позже вспоминал, что слово «интеллект» как-то сразу насторожило его собеседника.

Черчилль явно решил, что Кауард хочет стать шпионом [88]. Тот пытался это отрицать, утверждая, что «сам факт моей славы» сильно усложнил бы выполнение секретного задания в любой форме. Но Черчилль буквально зациклился на этой мысли и теперь был настроен на то, чтобы любой ценой отговорить Кауарда от курса на этот вид деятельности.

Несмотря на это недоразумение, Кауард в конце концов нашел способ послужить своей стране так, как ему хотелось: в первые же недели войны он основал в Париже британское бюро пропаганды. Оно постепенно прекратило свою деятельность еще до начала нацистского вторжения во Францию, но позже Ноэль Кауард намного более плодотворно провел время в США, подыскивая политиков и журналистов, которые рассказывали соотечественникам о военных усилиях Британии, и обеспечивая тем самым конкретную поддержку своей стране. Но самым важным и потрясающим был его всеобъемлющий творческий вклад, в том числе пронзительная песня времен бомбардировок Лондона под названием «Лондонская гордость» и душераздирающий фильм 1942 года «Повесть об одном корабле». С точки зрения поднятия морального духа нации этот вклад неоценим. То, что его песни и фильмы находят отклик в душах людей до сих пор, показывает, насколько мощным было их влияние в те далекие и страшные дни. Уинстон Черчилль и Ноэль Кауард остались друзьями, и мы еще встретимся с Кауардом по более мрачному поводу.

Секретный вес. Квартира Вика Оливера, 3 сентября 1939 года

[89]

Несмотря на изначальную неприязнь между Черчиллем и его зятем, стоит задуматься об одном небольшом эпизоде, явно свидетельствующем об их взаимном уважении. Это случилось в день объявления войны с Германией, 3 сентября 1939 года.

Тот день начался для Черчилля и Клементины в их лондонской квартире с того, что они слушали по радио тяжелую и мрачную трансляцию речи Невилла Чемберлена. «Едва он перестал говорить, в уши слушателей ударил странный, долгий вой, который вскоре станет всем знакомым». Клементина, услышав тогда сирену воздушной тревоги, заметила, что немцы весьма расторопны. Но пока это были учения; небо над головой лондонцев уже кишело серебристыми аэростатами заграждения.

Взяв «бутылку бренди и другие необходимые медицинские успокоители», мистер и миссис Черчилль спустились в местное бомбоубежище: это был первый и единственный раз, когда они сделали это как гражданские лица. «Все были веселы и возбуждены, — вспоминал Черчилль, — как принято в Англии, когда народ стоит на пороге неизведанного». Однако сам он не питал иллюзий в отношении тьмы, которая ждала страну впереди. В том бомбоубежище «мое воображение живо рисовало картины разорений, резни и страшных взрывов, сотрясающих землю; я слышал грохот рушащихся зданий в пыли и руинах».

Затем был отбой и выход наверх, на сентябрьское солнце. Черчилль отправился в палату общин, где его хотел видеть Невилл Чемберлен. Ему вернули пост первого лорда Адмиралтейства. Первым делом Черчилль сообщил в Адмиралтейство, что к шести вечера будет там. Флоту отправили весть: «Уинстон вернулся».

Прежде чем снова взяться за дело, Черчилль организовал импровизированный обед, на котором присутствовали Клементина, Диана и ее муж Дункан Сэндис, а также дочь Сара и ее избранник Вик Оливер. Место сбора — дом Оливеров на Маршам-стрит, неподалеку от палаты общин.

Подавали шампанское, бокалы поднимали, разумеется, за «победу». И вдруг Черчилль обратился именно к Вику Оливеру. «Никто не прислушивался к моим предупреждениям», — сказал он комику, и, как позже вспоминал Оливер, тесть выглядел в тот день «грустнее, чем когда-либо раньше». После обеда Черчилль удалился для долгого послеобеденного сна в спальню Вика и Сары. Этот человек готовился взвалить на свои плечи обязанности поистине непостижимого масштаба.

И грянула буря. Шарль де Голль, 9 июня 1940 года

[90]

Невилл Чемберлен ушел в отставку (он был неизлечимо болен). 10 мая 1940 года Черчилль вошел в здание номер 10 на Даунинг-стрит. В тот же день Гитлер нанес молниеносный сокрушительный удар по Франции. Полковник Шарль де Голль был срочно произведен в генералы и введен в правительство Поля Рейно. Его в составе французской делегации, пребывавшей в состоянии крайнего отчаяния, отправили на Даунинг-стрит просить дополнительной помощи у Королевских военно-воздушных сил Великобритании.

«Казалось, господин Черчилль способен выполнить любую, даже сложнейшую задачу, — писал Шарль де Голль годы спустя, — при условии, что она будет предполагать величие… юмор, которым он приправлял свои поступки и слова, и то, как он прибегал то к милости, то к гневу, показывало, каким великим мастерством обладает этот человек в ужасной игре, в которую вовлечен».

В ту первую встречу эти двое неординарных политических деятелей пришли к довольно неожиданному согласию: Черчилль сообщил делегации, что у него нет возможности послать больше британских авиационных эскадрилий для битвы за Францию. А когда французская делегация уже собиралась уходить, де Голль вдруг повернулся к Черчиллю и сказал: «Думаю, вы совершенно правы».

Признаться, это был чуть ли не последний раз, когда согласия достигли столь беспрепятственно. Де Голль, позже обосновавшийся в Великобритании как лидер патриотического движения «Свободная Франция», был непримирим. Его положение — статус изгнанника, силы которого всецело зависели от военной помощи Британии, — стало невыносимо унизительным для этого гордого человека. Его главная цель — чтобы Франция, несмотря на вторжение, после войны сохранила свои имперские территории и считалась одним из победителей — казалась чистым донкихотством. Позже Черчилля спросят, что он думает о де Голле и можно ли описать его как великого человека. «Он эгоистичен, высокомерен, считает себя центром мира, — ответил Черчилль. — Да, вы совершенно правы. Это великий человек».

В 1941 году возникла серьезная напряженность из-за ближневосточных земель Сирии и Ливана, где французская армия Виши (союзник нацистов) воевала с войсками «Свободной Франции» де Голля. Британцы не признали движение как правительство в изгнании, де Голль был в ярости от решения Черчилля, и не без причины: тот посоветовал своим военачальникам позволить французскому лидеру «вариться в собственном соку». После очередной вспышки ярости француза Черчилль договорился встретиться с ним на Даунинг-стрит, наедине и в частном порядке. Дверь оставалась закрытой не меньше часа, и коллеги заволновались, уж не убил ли генерал первого лорда Адмиралтейства. В конце концов они вошли в кабинет и увидели Черчилля и де Голля, которые мирно сидели рядом, покуривая сигары Черчилля, и выглядели на удивление довольными.