Знакомьтесь, Черчилль - Маккей Синклер

Майскому также очень понравился искусный ландшафтный дизайн Черчилля: пруды, ярусами расположенные на пологом склоне холма и сверкающие золотым блеском рыб разных размеров. Черчилль, как вспоминал позже Майский, был чуть ли не загипнотизирован своими рыбами, он мог смотреть на них часами.

На территории Чартвелл-хауса были небольшой бассейн и теннисный корт. Имелись также фруктовые сады с «изобилием» слив и персиков. Майского восхитили «клетки с синими птицами, говорящими человеческими голосами». И естественно, ему провели полную экскурсию по павильону, который Черчилль использовал как студию для занятий живописью, забитому произведениями его кисти. Но больше всего Черчиллю не терпелось похвастаться перед советским сановником каждым кирпичиком пока еще не достроенного коттеджа, который, как он объяснил гостю, он строит своими руками.

«“Я, знаете ли, каменщик, — сказал мне Черчилль с улыбкой. — Я кладу по пять сотен кирпичей в день. Сегодня я отработал полдня — и вот, смотрите, воздвиг эту стену”, — при этих словах с любовью и явным удовольствием похлопал рукой по еще сырой, не законченной кирпичной кладке».

В настойчивом желании Черчилля продемонстрировать свои рабочие навыки двум убежденным коммунистам, Ивану Майскому и Чарли Чаплину, безусловно, просматривается определенная аналогия. Однако тут уместен комментарий с высоты прошедшего времени: в современном описании поместья Чартвелл прямо говорится, что значительная часть кирпичной кладки не так устойчива, как должна быть. В некоторых местах пришлось вставить стальные стержни, чтобы предотвратить обрушение стен.

«Да, неплохо живется вождям английской буржуазии! — размышлял в своих воспоминаниях Майский. — Им есть что защищать в их капиталистической системе!»

При этом он добавляет: «Черчилль, должно быть, догадывался о подобных моих мыслях, поскольку, обведя свои цветущие владения рукой, сказал мне со смехом: “Кстати, вы можете смотреть на все это со спокойной душой! Мое имение не продукт эксплуатации человека человеком: все это куплено исключительно на мои литературные гонорары”».

По этому поводу Майский отпустил ироничный комментарий: «Что ж, литературные гонорары Черчилля должны быть очень приличными!»

Затем пришло время подкрепиться. Стол был накрыт к чаю, но рядом с чайными принадлежностями стояла «целая батарея… алкогольных напитков». «Он пил виски с содовой, а мне предложил русскую водку довоенного производства», — вспоминал Майский. (Надо сказать, спектр описаний пристрастий Черчилля к алкоголю очень широк, как в плане объема выпиваемых им напитков, так и в плане их разнообразия. Возможно, его темпы и стиль потребления менялись с годами.)

«Ему как-то удалось сохранить этот раритет, — писал Майский о водке. — Я хотел было выразить ему свое искреннее удивление, но Черчилль прервал меня. “О, это далеко не всё! В моем погребе есть бутылка вина 1793 года! Неплохо, да? Храню ее для особенного, поистине исключительного случая”».

На вопрос Майского, что это за вино, «Черчилль хитро ухмыльнулся, сделал паузу, а затем внезапно заявил: “А мы с вами разопьем эту бутылку вместе, когда Великобритания и Россия победят гитлеровскую Германию!”»

Тот визит, естественно, был не просто светским. Черчилль чувствовал — и был совершенно прав, — что советский посол Майский использует его в качестве своего проводника к ушам на Даунинг-стрит, 10. Это было время чешского кризиса, Гитлер только что оккупировал Судетскую область. В те дни, еще до заключения пакта Молотова — Риббентропа, Майский, похоже, осторожно предполагал, что Великобритания, Россия и Франция могут подготовиться к объединению своих сил и использовать его как жест «призыва к миру», с возможностью переброски части российских войск через Румынию.

«Я понял, что он вышел с этим предложением на меня как частное лицо, потому что советское правительство предпочло этот канал прямому общению с Министерством иностранных дел, которое могло дать отпор, — сказал Черчилль о визите Майского. — Явно предполагалось, что я донесу сказанное мне до правительства его величества».

Черчилль действительно передал послание. Его обдумали… и «проигнорировали». Черчилль отмечал «презрение», с которым отнеслись тогда к Советам, и, хотя он всегда был ярым антибольшевиком, назвал это большой ошибкой.

Дух его предка. Гарольд Макмиллан, 1938 год

[85]

Даже в темнейший период «глухих лет» рык Уинстона Черчилля притягивал внимание нового политического поколения. Гарольд Макмиллан — его семейным бизнесом было издательское дело — доблестно сражался в Первую мировую войну, получил ранения, которые мучили его до конца дней, и, несмотря на это, как только смог, вернулся на поле боя. Теперь, будучи членом парламента от Стоктон-он-Тис, Макмиллан, и сам вполне почтенного возраста, был заворожен невероятной проницательностью старшего коллеги…

«Те дебаты… запомнились прежде всего замечательной речью Черчилля», — писал человек, которому предстояло стать одним из его преемников на посту премьер-министра. Далее Гарольд Макмиллан утверждал: «Его слушали с восторженным вниманием, и многие члены парламента, наконец-то посмотрев в лицо реальности, были очарованы нарисованной им картиной постепенного разворачивания того, что он назвал “программой агрессии, тщательно рассчитанной по силе и времени”».

Происходило это после того, как гитлеровская Германия путем аншлюса уже вонзила клыки в Австрию. Макмиллан был одним из нескольких молодых депутатов-консерваторов, которые теперь смотрели на Черчилля и его предупреждения по поводу Германии совсем иначе (многие не были с ними согласны, и, возможно, по вполне объяснимым и даже благородным причинам: резня Первой мировой войны была настолько грязной, отчаянной и пугающе нигилистической, что желание политиков любым способом избежать участия нового поколения в очередном ужасном конфликте могло объясняться банальным состраданием). Макмиллан же, как и Черчилль, уже начал понимать, что тьмы и ужаса не избежать:

Кузнечики Чигвелла. Колин Торнтон-Кемсли, январь 1939 года

[86]

Из всех питейных заведений в своем избирательном округе Эппинга и Вудфорда — 1930-е были «золотым веком» культа пабов, уютные уголки с огромными каминами встречались повсюду, от Тейдон-Буа до Снэрсбрука, — Уинстон Черчилль питал особую слабость к «Голове старого короля», таверне XVI века, расположенной на вершине холма в деревне Чигвелл. Мы еще встретимся с ним там чуть позже. Развешенные на стенах элементы конской сбруи были свидетелями, как там пили и спорили и другие члены местных ассоциаций Консервативной партии, которые испытывали все большую неловкость из-за воинственности своего коллеги-депутата в вопросах внешней политики. В 1939 году, в грохоте неуклонного приближающейся к Британии войны, — Австрия аннексирована, немецкие войска вторглись в Чехословакию, а премьер-министр Невилл Чемберлен все еще с надеждой сжимает в руке Мюнхенские соглашения с Гитлером, предполагающие «мир для всего поколения», — Черчилль просто не мог удержаться от яростной критики политики умиротворения. А многие члены его местной партии, в свою очередь, были в ярости из-за того, что он отказался поддержать премьер-министра и пошел против партии. Миссия поднять этот метафорический кинжал выпала на долю молодого бизнесмена по имени Колин Торнтон-Кемсли…