Господи, напугай, но не наказывай! - Махлис Леонид Семенович

МАМА

Мама часто упоминала о смерти:

— Я запрещаю тебе приходить на мою могилу! — говорила она обидчику. И что самое невыносимое — угрожала самоубийством. К сожалению, это не был шантаж. Она действительно не раз была близка к роковому решению.

Мама считала себя прогрессивней своей сестры. Она выговаривала т. Мане за провинциальные манеры, одежду, быт. Да и в части житейских ценностей наблюдались расхождения с львовянами. Во всяком случае, журнал «Здоровье» на Страстном никто не читал, к врачам обращались только в случае реальной опасности (за справкой или больничным после прогула). Зато мама была непревзойденной по части паникерства и драматизации мелких происшествий. Она теряла сознание при одной мысли о каком-нибудь несчастье. Огорчительное известие (а недостатка в них не было) тотчас вызывало цепную реакцию, выводить же ее из обмороков приходилось нам, иногда не дожидаясь приезда скорой помощи.

Но легковозбудимого человека может убить даже курьезное происшествие. Семейный обед подходил к концу, когда резко оборвался задорный смех мамы. Ее взгляд застыл где-то на потолке, и она, к моему ужасу, стала сползать со стула. Я бросился к ней, рефлекторно проследив за взглядом. В самом углу комнаты из стены торчал… человеческий палец. Маму удалось быстро вернуть в чувство. За это время палец не только не исчез, но и подал признаки жизни. Я выбежал из квартиры и через несколько минут крепко держал за шиворот на чердаке двух соседских мальчишек. Они расковыряли отверстие в прогнившей штукатурке над нашей квартирой и подглядывали за происходящим в ней, прежде, чем перешли к активным действиям. Нашим обветшалым стенам лет двести, и вредительство не вызвало больших затруднений у малолеток.

Со временем я научился ее оберегать и ограждать от избыточной информации, способной ее напугать.

Как все эмоциональные люди, мама была непрактична и нерасчетлива. Ее можно было взять только лаской. Помогая знакомым, а чаще малознакомым людям, попавшим в переплет, она подставлялась и навлекала на себя и на нас тысячи опасностей. Уже и не помню, откуда взялась розовощекая брюнетка Лидия Ивановна. Мама говорила, что во время войны она чем-то очень помогла нашей семье. После смерти мужа Лидия Ивановна сама осталась на бобах и занялась перепродажей всякой всячины. Когда ОБХСС вышел на ее след, пришлось перепрятывать заработанное. Вот тут и вспомнила она об Асе: принесла два тюка с добром с просьбой укрыть до лучших времен — она со дня на день ждала обыска, и земля горела под ногами. Обещала даже щедро вознаградить, когда опасность будет позади. В тюках были меха, отрезы и золотые украшения с невиданными в нашем доме каратами. Мама не на шутку перепугалась — добра было на несметную сумму.

— Лида, простите, но у меня трое детей и муж в тюрьме. Если у нас это найдут, — всем конец. Лида в ответ разрыдалась. Мама согласилась оставить несколько дешевых отрезов, которые немедленно распихала по ящикам и с этого момента лишилась сна. ОБХСС объявился у Лидии Ивановны в тот же вечер. Пока описывалось имущество, Лида вышла на кухню, где у нее был припрятан яд. Ее арестовали мертвой. Дело закрыли. Казна обогатилась — жить стало лучше, жить стало веселей.

— Боже, какое счастье, что я отказалась прятать ее драгоценности. — Причитала мама. — Что бы я сейчас делала с добром этой несчастной женщины?

Отрезы много лет подкармливали моль в чреве шаткого дивана. Потом были подарены нуждающимся харьковским родственникам.

В конце пятидесятых кто-то из друзей привел в дом красивую женщину с грустными армянскими глазами, длиннющими ресницами, растерянным взглядом и тихим, почти беззвучным голосом. С тех пор она приходила часто и без предупреждения, бесшумно, по-кошачьи. Если, выходя из комнаты, мама вскрикивала и хваталась за сердце, я знал, что на пороге незапертой входной двери стоит Ира в контрастном макияже на фоне леопардовой шубы. Не выдержали бы и более крепкие духом. Мама радовалась ее приходу — понимающая душа. Ей можно было без утайки пожаловаться на жизнь. Ведь и ее собственная судьба — тема для семейной саги или, по нынешним реалиям, для телесериала.

БРИЛЛИАНТОВАЯ ДИАДЕМА

Ирина Мартыновна Лианозова — прямая и единственная в СССР наследница семьи «русских Рокфеллеров». Было бы что наследовать. Отец и два его брата до революции распоряжались всей бакинской нефтью и астраханскими рыбозаводами, производящими черную икру. Мартын Георгиевич к тому же владел контрольным пакетом акций русских икорных концессий в Персии. Клану принадлежал также внушительный флот из 20 судов. После большевистского переворота младшие братья поселились в Париже, а Мартын выкинул фортель, который обошелся семье ни много ни мало в 4 миллиона золотых рублей — именно так оценивались персидские акции на осетровый промысел. Неожиданно для всех Мартын Георгиевич с маленькой дочкой вернулся в Советскую Россию, где без всякого принуждения передал правительству права на персидские концессии. Ленин «щедро» вознаградил патриота: ему была назначена пожизненная рента в 400 руб. в месяц и пожалована клетушка в коммуналке на Страстном бульваре. Мать Иры вышла замуж за персидского сенатора Бушехри и тоже переехала в Париж.

От Ирины десятилетиями скрывался тот факт, что ее мать жива. Но однажды Ирина Мартыновна появилась в нашей квартире в слезах. Мама бросилась успокаивать подругу. Ира, преодолевая шок, извлекла из сумочки невиданное украшение — изящную диадему, усыпанную бриллиантами. Мама инстинктивно покосилась на дверь. Следом явилась на свет шелкографическая открытка с золотой персидской вязью. Это было именное приглашение из посольства Ирана на прием по случаю визита Его Величества шаха Мохаммеда Реза Пехлеви. Когда туман рассеялся, до мамы дошел весь смысл случившегося. Мать Иры после многолетних усилий разыскала ничего не подозревавшую дочь. Друзья подсказали, что прямой контакт с ней может навредить Ире, и она решила прибегнуть к дипломатической уловке, воспользовавшись тем, что ее сын Мехди женат на «черной пантере» — так называли во Франции родную сестру-близнеца шаха принцессу Ашраф. Принцесса и сама была не раз привечаема в Советском Союзе. В 1946 году ей даже вручили орден Трудового красного знамени. Одному аллаху известно, за какие заслуги. Мехди попросил шаха лично передать сестре «скромный подарок» вместе с письмом матери в красивом конверте, источавшем запах сандалового дерева, а заодно замолвить словечко перед Хрущевым, чтобы Ире не чинили препятствий и разрешили приехать в Париж. Разумеется, спорить с высоким гостем по пустякам никто не стал, и вопрос решился ко всеобщему удовольствию.

С этого момента Ира приносила нам парижские письма. А вскоре такие же письма стали получать и мы — от Иры. Они тоже читались и перечитывались вслух — из Парижа нам до той поры еще никто не слал писем. «Моя дорогая Асенька, — писала Ира. — Еще вчера я собиралась ответить на твое чудесное письмо, но не хватило времени: я все утро гуляла с собаками, а вечером мы принимали гостей. Я так устала, что отложила на сегодня…». И очень хотелось, чтобы и у нас объявился пусть захудаленький, но всамделишный парижский родственник. И обязательно с собаками, которых я до полного изнеможения согласен прогуливать по Монмартру.

Незримый сказочник вошел в азарт. Сбросив леопардовую шубку, 42-летняя Золушка, похоже, не торопилась покидать королевский дворец. Во время одного из приемов Ира согласилась спеть для гостей «quelque chose de Russie». Нашлись знатоки, оценившие способности Ирины. А в один прекрасный день письмо от Ирины Мартыновны пришло со штемпелем Милана. Она сообщала, что мать не жалела франков, чтобы наверстать упущенное, недоданное в годы вынужденной разлуки. Она наняла лучших педагогов, консультировавших артистов Ла Скала. В Москву Ира вернулась не только со свежим гардеробом; она вернулась новым человеком, вполне профессиональной певицей «со школой». Но к этому времени сказочник устал, иссяк, состарился. Ему надоели волшебства. Его хватило лишь на то, чтобы предоставить подопечной работу в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. Здесь же был устроен и бенефис немолодой начинающей певицы, который положил конец чудесам. Само выступление прошло блестяще, если не триумфально. Певицу забросали цветами. Раскланиваясь перед публикой, Ира, быть может, от переизбытка чувств, упала прямо на сцене. Врачи констатировали смерть от инфаркта. Ей было 45 лет. Ровно столько же лет пройдет, прежде чем ее имя снова всплывет в моей жизни. В 2010 году я приеду в Москву для переговоров с издательством. Писатель Владимир Войнович, с которым мы подружились в Мюнхене, пригласит меня в гости. Вернувшись из эмиграции, он поселился под Троицком, в загороднем доме новой жены, предпринимателя Светланы Колесниченко, вдовы известного советского журналиста и, как оказалось, дочери Ирины Мартыновны Лианозовой. Я попрошу Светлану показать семейные фотографии. Она будет долго рыться в ящике комода, прежде чем из клубков ниток, пуговиц и прочих полезных вещей на свет появится потрескавшаяся паспортная фотография женщины с огромными и печальными армянскими глазами.