Борис Садовской - Морозные узоры: Стихотворения и письма

Не в пышном блеске вечной славы,
Не в тайнах мудрой тишины
Я вижу облик величавый
Великолепныя жены.
Не голубая ясность взоров,
Не гром победы, не Суворов,
Не оды, не Мурза-поэт,
Не царскосельские аллеи,
Не эрмитажные затеи
Чаруют сердце мне – о, нет!

Нет. Но мечта моя следила
С живым волнением в крови,
Когда ты женщиной сходила
Из царства славы в мир любви.
Вот стих раскат трубы орлиной.
Пред нежною Екатериной
Полудитя-кавалергард
Влюбленные склоняет взоры.
Струится шелк, лепечут шпоры,
В окне дрожит вечерний Март.

Я Аруэ. Мой псевдоним Вольтер.
В глазах Людовика я дерзостный безумец,
А в Сан-Суси я был поэт и камергер,
Но возлюбил меня российский вольнодумец
И с табакеркою не мог расстаться он.
С тех пор я позабыл Версаль и Трианон,
И грубость Фридриха и лесть Екатерины.
В тамбовской вотчине, где псарня и перины,
Перед закускою лежал я у стола.
Речь непонятная и чуждая текла
Кругом, и лишь порой, будя мое вниманье,
Вдруг сыпался табак и слышалось чиханье.

Часы Наполеона
Вы видите, друзья.
На мне его корона,
Звонить умею я.

В приемной за докладом
У ширмы голубой
Стоял со мною рядом
Красавец часовой.

К столу склоняясь низко,
Писал Наполеон.
Вдруг падает записка
И мой раздался звон.

Тогда, подняв посланье,
Покинув важный стол,
На нежное свиданье
Наполеон пошел.

Но чрез минуту снова
Взойдя в приемный зал,
Взял ухо часового
И, потрепав, сказал:

Не стой к часам так близко:
Не видно из дверей,
Куда летит записка
Возлюбленной твоей.

Ты стройно очертил волшебный круг –
И Русь замкнулась над прозрачным шаром.
В нем истекало солнце тихим жаром,
В нем таял, растворяясь, каждый звук.

Ты первый сам своим поверил чарам
И всемогуществу державных рук,
Тщету молитв и суету наук
Отдав брезгливо мужикам и барам.

Чтоб конь Петров не опустил копыт,
Ты накрепко вковал его в гранит:
Да повинуется Царю стихия!

Взлетев над безвоздушной пустотой,
Как оный вождь, ты крикнул солнцу «Стой!»,
И в пустоте повиснула Россия.

Из-за бронзовой решетки
Облик мраморный слежу,
Растоптав клобук и четки,
К Аполлону подхожу.

О, прости меня, великий,
Не соблюл я твой завет
И за сумрак ночи дикой
Отдал солнечный расцвет.

Ты молчишь. На мрамор чистый
Не падет мой рабий вздох.
Торжествуй в красе лучистой,
Пушкин-солнце, Пушкин-бог!

Там, где ёлки вовсе близко
Подошли к седому пруду
И покрыли тенью низкой
Кирпичей горелых груду,

Где ручей журчит и блещет
Серебряною игрушкой,
Жил да был старик помещик
Со своей женой-старушкой.

Был военный он в отставке,
Обходительный и чинный,
В палисаднике на лавке
Восседал он с трубкой длинной.

А она, чепцом кивая,
В цветнике читала книжку,
Мятным квасом запивая
Городецкую коврижку.

Были дни, и люди были,
И куда-то всё пропало:
Старики давно в могиле,
Дом сгорел, цветов не стало.

И теперь в овраге низком
Только с ветром шепчут ёлки,
Да кружатся с диким пеньем
Ястребята и орёлки.

Вечерний выстрел грянул над водой,
И, клюв раскрыв, в крови упала птица.
Зловещая, холодная зарница
Замедлила над розовой слюдой.

Закрылась вдохновенная страница.
О Мопассан! Твой призрак молодой
Томит наш век, угрюмый и седой,
Как тягостных кошмаров вереница,

Среди продажных женщин, злых людей
Ты видел игры звездных лебедей
И вздохи роз в угарном слышал дыме.

Ты помнишь ли последний час, Гюи?
К тебе пришли домашние твои,
А ты шептал любимой лодки имя.

Что день, то яростней идет война.
Хрипят простреленные груди.
Далёким грохотам орудий
Не внемлет скорбная страна.
И с каждым днем свежей листы,
Трава душистей и медвяней
И на задумчивой поляне
Нежнее шепчутся цветы.

Безотрадный дикий вой,
Зов мучительно-тревожный,
Непонятный, невозможный
Грустно стонет над Москвой.

Это люди или псы?
Это лай или рыданья?
В безмятежном ожиданье
Тихо шепчутся часы.

Срок, назначенный судьбой,
Пропылал в осеннем мраке.
Воют чуткие собаки.
Чу! часов зловещий бой.