Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес"
Глава XV. Бонапарт становится главой семейства и собирается в Египет
Общество наше после 18 фрюктидора представляло собой довольно странное зрелище. Между возвратившимися эмигрантами, как сказала я выше, находилось множество старых знакомых моей матери; но они всё еще остерегались, впрочем довольно справедливо, и потому считали за особенное счастье, что нашли гостиную, где могли говорить свободно и встретить многих важных сановников, своих старых друзей и молодых знакомых: всех на равной ноге, потому что хозяйка держала скипетр свой твердой рукой, не позволяя обращать обсуждения в споры. Это было достоинством в такое время, когда люди надсаживали горло от крика, лишь только речь заходила о политике.
Недавно еще для прекращения болезни горла перерезывали его, но наконец устали от этого слишком героического лекарства. Начинали позволять себе носить чистое белье, не скрываясь от слуг, и не попадали в революционный трибунал, даже имея пятьдесят тысяч ливров дохода. Правду сказать, ни у кого и не было их, по крайней мере внешне. «Монитор» уже не бесчестил себя каждый день кровавыми списками, но Тампль, равнина Гренель (Марсово поле) и ссылки еще оживляли притупленный вкус тех, кто не боялся опасностей, и хотя горизонт уже очистился, однако по временам, как в конце сильной грозы, еще раздавались тут и там отдельные удары грома.
Несмотря на все это, веселость возвратилась: жаждали удовольствий, ходили обедать в рестораны, на танцы, есть мороженое и пить кофе. Среди этой свободной жизни и этих радостей, в которых искали отвлечения от прошлых горестей и опасений за будущее, совершалось странное сближение разнородных частиц. Оно началось в доме матери моей, и, что довольно замечательно, семейство Бонапарт прежде всех встретилось с представителями старого порядка.
Чтобы распределить предметы надлежащим образом, я должна теперь рассказать еще о Люсьене Бонапарте, с которым, как видели выше, познакомилась только в это время. Судьба Люсьена, может быть, удивительнее судьбы всех членов его семейства, если представить, как он управлял ею. Почти до 18 брюмера оставался он в какой-то мрачной полутени. В 1797 году Люсьену было года двадцать два или три. Высокий, нескладный, с длинными руками и маленькой головой, он не походил бы на других Бонапартов, если бы лицо его не носило на себе того же образа, который, так сказать, отпечатался на всех восьми братьях и сестрах, как на одной медали. Близорукость заставляла Люсьена мигать и наклоняться. Этот недостаток мог бы сделать неприятным вид его, если б улыбка не придавала лицу чего-то невыразимо приятного. Потому-то, несмотря на свое почти безобразие, он вообще нравился. Он имел замечательный успех у женщин, также замечательных, причем гораздо прежде всемогущества его брата. Что же касается ума и дарований, то Люсьен обладал ими в полной мере. Если во времена первой своей юности Люсьен Бонапарт встречал вопрос, который нравился ему, он соединялся с ним и соединял его с собою: тогда он жил в метафизическом мире, не похожем на бедный наш умственный мир. Так, чтение Плутарха заставило его, восемнадцатилетнего, бродить по Форуму и в Пирее. Он становился греком с Демосфеном, римлянином с Цицероном; он сближал себя со всеми древними героями, но упивался славой нынешних. Те, кто, не зная этой пылкости, этой горячки, творящей сильных людей, утверждали, что он завидовал своему брату, или лгали, или впадали в самое грубое заблуждение. Я могу поручиться за эту истину. Но в чем я не возьмусь быть порукой, это в верности его суждения, когда двадцатилетний Наполеон Бонапарт клал первый камень своего бессмертия. По бессмертности своего гения мало расположенный видеть предметы в фантастическом свете и привлекаемый только сущностной их частью, Бонапарт шел к своей цели верным и твердым шагом. Потому-то он очень пренебрежительно думал о тех, кто, по его выражению, всегда странствовал в царстве глупцов. Можно вообразить, что при таком строгом суждении о людях с пылким воображением, он бесился, когда до него доходили фантазии юного грека или римлянина. Он забывал, что сам несколько лет назад на Корсике выказывал довольно сильное исступление.
К портрету Люсьена я прибавлю портрет его жены, Кристины, хотя уже говорила о ней; она так добра, что можно простить несколько повторений тем, кто хвалит ее.
Она была высока ростом, хорошо сложена, имела гибкий стан, и в нем, так же как в походке, было что-то роскошное, небрежное, какая-то врожденная прелесть, дар южного неба и теплого воздуха. Смуглое лицо ее носило следы оспы; глаза ее были невелики, а нос немного широк и сплюснут. За всем тем она нравилась, потому что взгляд ее изобличал доброту, а в улыбке и разговоре виднелась нежность; словом, она была прелестна и, сверх того, добра, как ангел. Могу удостоверить, что любовь к мужу сделала ее проницательной, и она умела приспособиться к обстоятельствам. В несколько недель стала она модной женщиной и носила чрезвычайно мило все, выходившее из рук Леруа, Депо и госпожи Жермон.
Во время первого своего путешествия в Париж Люсьен останавливался там только отдохнуть; по возвращении из Германии он опять приехал с женой в Париж, и они жили на Зеленой улице в предместье Сент-Оноре.
Жозеф, как я уже говорила, поселился на улице дю Роше, которая располагалась тогда почти в поле, и когда через несколько месяцев приехала жить в Париж Летиция, она поселилась в доме своего сына. Госпожа Бачиокки и госпожа Леклерк, только что приехавшая из Италии, заняли дома поблизости. Таким образом, мы составляли почти корсиканскую колонию посреди Парижа, и не проходило дня, чтобы кто-нибудь из братьев или сестер Бонапарт не посетил нас или мы не посетили их.
Каролине Бонапарт, которую дома называли Аннунциата, было двенадцать лет, когда приехала она из Марселя со своей матерью. Прелестные руки, маленькие пальцы, очаровательные формой и белизной, маленькие ножки, ослепительный цвет кожи — таковы были свойства ее красоты; к ним надо прибавить прелестные зубы, свежесть розы, чрезвычайно белые, круглые плечи, немного тяжеловатый стан и обращение тогда еще не светское. Впрочем, Каролина была премилое дитя, и мы подружились с нею, насколько позволяла мне это сердечная дружба с девицами Перигор и Казо.
Я еще не говорила ничего об этих двух подругах моего детства, которые, так же как и родные их, достойны занять свое место в моих Записках, как занимали его они в моей душе. Но я должна продолжать начатый мною очерк семейства Бонапарт, посреди которого тогда проходила большая часть моей жизни. Каролину отдали в пансион госпожи Кампан, в Сен-Жерменском предместье. Надобно было обтесать ее, между тем как воспитание ее еще и не начиналось.
Всех чаще из этого семейства видели мы госпожу Леклерк. Она всякий день приезжала к моей матери, а маменька нежно любила ее и — чтобы сказать точное слово — баловала, пропуская снисходительнее матери тысячи и одну фантазии, которые у нее всякий день рождались, исполнялись и умирали. Многие говорили о красоте Полины; красота ее известна по портретам и даже статуям, снятым с нее; но все равно нельзя составить полного понятия, что такое была в то время эта женщина, прекрасная совершенно, потому что ее лучше узнали после возвращения из Сан-Доминго — и уже поблекшую, даже увядшую, тень той восхитительно красивой Полетты, которой мы удивлялись, как удивляются прелестным статуям Венеры или Галатеи. Она была свежа, приехав из Милана в Париж, но эта свежесть исчезла после первого же года жизни в Париже. В то время я знала ее очень добрым существом; после говорили, что она зла, и этот слух распространяли даже те, кто служил при ней. Не знаю, может быть, возвышение действительно изменило ее.
Генерал Бонапарт хотел прежде отъезда из Европы устроить приличным образом свое семейство в Париже, но, зная все невыгоды толков о лихоимстве республиканских генералов, он не желал, чтобы роскошь семейства его могла дать повод к каким-нибудь злым намекам. Наполеон предписал также, как должна поступать в этом отношении Жозефина, и, если бы его послушались, он одержал бы такую победу над расточительностью Жозефины, которая, право, была бы удивительнее завоевания Египта, им предпринимаемого.
