Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес"
Иллюстрации
Примечание французского издателя
1
Почитаем за долг привести здесь для наших читателей то место из Записок господина Бурьена, о котором напоминает герцогиня Абрантес; иначе слова ее могут показаться непонятными.
«Когда мы стояли при Эль-Арише, я увидел однажды, что Бонапарт прогуливается с Жюно; это случалось нередко. Я находился на некотором отдалении, только, не знаю почему, глаза мои были устремлены на него во время их разговора. Генерал, всегда бледный, вдруг побледнел еще более обыкновенного; я не мог понять причины. В лице его появилось что-то судорожное, в глазах — что-то дикое; он несколько раз стукнул себя по голове. С четверть часа продолжался их разговор; наконец он оставил Жюно и пошел ко мне.
Никогда я не видывал его в таком недовольном, встревоженном состоянии. Я шел к нему навстречу, и когда мы сошлись, он сказал мне отрывисто и строго:
— В вас нет ни малейшей привязанности ко мне!.. Женщины!.. Жозефина!.. Если бы вы точно любили меня, то сказали бы все, что узнал я от Жюно! Вот истинный друг… Жозефина!.. А я за шестьсот лье… Вы должны были сказать мне об этом… Жозефина!.. Так обманывать меня!.. Она!.. Горе им! Я искореню это отродье смазливых блондинов!.. А с нею развод… Да, развод! Официальный развод!.. Я знаю все!.. Это ваша вина!.. Вы должны были сказать мне!..
Эти прерывистые, живописные восклицания, обезображенное лицо и переменившийся голос его слишком ясно показали мне, о чем разговаривал он с Жюно. Я понял, что Жюно увлекся нескромными откровениями и что если действительно госпожа Бонапарт была виновата в чем-нибудь, то он еще жестоко увеличил вину ее. Мое положение сделалось чрезвычайно затруднительно, но я, к счастью, сохранил хладнокровие и, когда первый порыв гнева уступил место некоторому успокоению, немедленно отвечал, что не знаю ничего похожего на то, что мог сказать ему Жюно; что если бы даже подобные слухи, часто порождаемые клеветой, дошли до меня и если бы я почел обязанностью известить его о них, то, конечно, не сделал бы этого в такое время, когда он находится за шестьсот лье от Франции. Я не скрыл и того, как непохвально, как невеликодушно кажется мне со стороны Жюно легкомысленное обвинение в адрес женщины, когда ее нет тут для оправдания или защиты себя; что невеликое доказательство привязанности — увеличивать домашними скорбями те чрезвычайные заботы, какие налагает на него военное положение при начале его отважного предприятия.
Он выслушал эти замечания мои довольно спокойно. Однако слово развод еще не раз вылетело из уст его, и надобно знать, до какой степени доходило раздражение души его, чтобы представить себе, каков был Бонапарт во время этой тяжелой сцены. Но я не остановился на том; я опять начал свои убеждения и напомнил, с каким легкомыслием всегда распространяли и собирали пустые рассказы, нескромную забаву празднолюбцев, достойную презрения душ сильных. Наконец, я говорил ему о славе его.
— Моя слава! — вскричал он. — Не знаю, чего я не отдал бы за то, чтобы рассказ Жюно был несправедлив — так люблю я эту женщину! Если Жозефина виновна, развод навсегда разлучит нас. Я не хочу быть посмешищем всех парижских сплетников. Я напишу Жозефу, и он объявит развод.
Он был еще очень раздражен, однако начинал утихать. Я воспользовался минутой успокоения и стал опровергать мысль о разводе, казалось, занимавшую его все больше. Я представил ему особенно, как неблагоразумно было бы брать на веру без всяких сомнений ложные известия и сразу писать брату. „Письмо могут перехватить, — сказал я, — а оно ведь будет отзываться минутой раздражения. О разводе есть время подумать и после, только поосновательнее“. Эти слова произвели на него действие, на которое я и не надеялся так скоро: он совершенно успокоился и после этого разговора не упоминал больше о предмете его. Но через две недели под Сен-Жан д’Акром он изъявил мне живейшее неудовольствие против Жюно и жаловался, как больно уязвил его тот своими нескромными открытиями, которые начинал он почитать изобретением злости».
