Шокирующая музыка - Лоуренс Кристофер

Печаль

Чайковский и его красавица в слезах

Наши самые прекрасные песни – это те,

которые рассказывают о самых грустных мыслях. Перси Биши Шелли, «К жаворонку»,1820

Если мы согласимся с Оскаром Уайльдом и Игорем Стравинским в том, что музыка ничего не изображает, то из этого следует, что она по сyти абстрактна и ее способность вызывать эмоции зависит от восприимчивости слушателя. Другими словами, чем больше человек тронут, тем больше он «лох». Два века назад английский политик и журналист Уильям Коббетт заявил, что «большое пристрастие к музыке – признак большой слабости и большой пустоты ума», – утверждение, смущающее таких простаков, как я, чья самая сильная реакция на музыку неизменно остается эмоциональной.

Но «находит» ли музыка эмоции или наоборот, сказать сложно. Несмотря на некоторые рекомендации, приведенные в этой книге, остается вероятность того, что ни одно музыкальное произведение гарантированно не сделает вас счастливым. Об этом свидетельствует выражение лиц дирижеров оркестров, которые, в конце концов, знают, что их ждет, и никогда не выглядят слишком довольными этим.

Может ли музыка заставить вас грустить? Полагаю, это зависит от того, насколько человек уязвим в этот момент: Я не плакал от звуков аккордеона с того давнего весеннего дня в Париже, хотя до сих пор могу растрогаться от концертино. О том, что такое музыка, судачили на протяжении веков, начиная с Сервантеса («Кто поет, тот отгоняет беду», «Дон Кихот») и заканчивая Шекспиром («Я никогда не весел, когда слышу сладкую музыку», «Венецианский купец»). Музыка, безусловно, с большим вдохновением описывает печаль во всех ее проявлениях. Меланхолия, печаль, сожаление, ненависть к себе – в ее ковре множество черных нитей.

Можно предположить, что композиторы полностью владеют франшизой по торговле страданиями. На самом деле, мы примерно так же несчастны, как и они; просто они выглядят более несчастными, потому что их улыбка пала первой жертвой плохой гигиены зубов (хотя композиторы двадцатого века, если подумать, не такие уж любители улыбаться). Есть и исключения – композиторы, которые были особенно привязаны к жизни и творчеству, исполненным печали. Одним из знаменосцев этой трагической труппы является Петр или, если произносить по-русски, – Петр Ильич Чайковский (1840–1893).

Пётр Ильич Чайковский (1840–1893)

Петр Ильич Чайковский: «Судьба вечно висит над нашими головами и всегда озлобляет душу»

Сегодня весь мир любит Чайковского. В свое время он тоже был популярен, даже обожествлялся. Эта известность и официальное признание не улучшили его морального состояния: он был несчастен, полон ненависти к себе и сомнений в своей работе, постоянно пессимистически настроен по поводу быстротечности жизни. Его музыка часто демонстрирует грандиозный трагизм, даже если она написана в мажорной тональности. Послушайте начало па-де-де из его балета «Щелкунчик» (1892) – просто нисходящая мажорная гамма. Несмотря на медленный темп, оно должно вызывать ощущение радости: церковные колокола звучат, как праздничный перезвон. У Чайковского результат прямо противоположный, и мелодия с явным облегчением переходит в родственный минорный ключ.

Начало великолепной «Серенады для струнного оркестра» (1880) столь же пышно, но от него опять же немного не по себе. Притворное счастье никогда не длится долго. В список его произведений входят ранняя симфоническая поэма «Судьба», «Меланхолическая серенада» и последнее сочинение – симфония № 6 «Патетическая» со скорбным и пессимистичным финалом. (Справедливости ради следует отметить, что название, которое в русском языке означает нечто более страстное, чем «патетическая», придумал Чайковский – его брат.)

И всё же красота музыки подтверждает поэтическое изречение Шелли, приведенное выше. Что же привлекает нас в Петре? А вот что: его песни – одни из самых «сладких» из когда-либо написанных. Чайковский умел находить нужную мелодию в нужное время. Он даже мог придумать нужную мелодию в неподходящий момент, как, например, в начале своего Первого концерта для фортепиано с оркестром, где бессмертная мелодия звучит в оркестре над грохочущими аккордами фортепиано, а затем быстро исчезает навсегда. Мозг должен быть переполнен идеями, чтобы придумать такую мелодию, а потом просто двинуться дальше, ведь впереди еще масса интересного.

Чайковский часто чувствовал себя вынужденным действовать безотлагательно, бежать наперегонки со временем. Едва достигнув сорока лет, он писал о быстротечности жизни, о том, что еще предстоит сделать: «Мы все время откладываем дела, а смерть тем временем подстерегает за углом». Его угнетало окончание каждого уходящего дня, и в итоге он завел несколько дневников, чтобы сохранять память о времени. Когда он стал опасаться, что другие увидят их содержимое, он позаботился о том, чтобы большинство из них было уничтожено.

Будучи одним из пяти сыновей в семье, происходившей из военного сословия, Чайковский возлагал большие надежды на это поприще. Его отец был успешным горным инженером; «сочинительство» не было любимым ремеслом для сыновей из хороших семей среднего класса в России середины XIX века. Юный Петр часами дудел на семейном оркестрионе (что-то вроде домашней каллиопы, колокольчиков и свистков, которыми зазывают на карусели) и жаловался, что ему трудно избавиться от музыки, засевшей в голове; но у каждого чувствительного ребенка есть свои причуды.

Спокойное провинциальное детство окончилось в 1848 году, когда Петр Чайковский потянул всех в дымный Петербург, чтобы получить предложение о работе, которое оказалось иллюзорным, и этот шаг потребовал увольнения любимой гувернантки Петра Фанни Дюрбах. Последовали несчастливые школьные годы и полугодовой отходняк от кори. А затем, в 1854 году, эмоционально хрупкий подросток был потрясен гибелью матери от холеры.

Музыка стала его утешением. Петр импровизировал на фортепиано и делал попытки записывать, используя свои еще зачаточные знания музыкальной грамоты. После окончания школы в 1859 году (где его оценки были обычными) Чайковский устроился канцеляристом в Министерство юстиции, где проработал четыре года, будучи молодым денди в городе в свободное от работы время. Только в двадцать один год Чайковский приступил к серьезному теоретическому изучению музыки. Даже Берлиоз не настолько затянул с этим.

Это был долгий старт, но, когда Чайковский в конце концов обрел свое предназначение, в нем пробудилась огромная, долго дремавшая творческая сила. Это был человек, который постоянно беспокоился о том, хватит ли у него времени, чтобы опустошить содержимое переполненного идеями ума. Через два года после начала занятий музыкой он уже преподавал гармонию в новой Московской консерватории. К 1869 году он написал свой первый шедевр – увертюру-фантазию «Ромео и Джульетта» (с одной из величайших любовных тем). В 1870-х он начал работать над такими произведениями, как «Марш рабов», Первый концерт для фортепиано с оркестром, концерт для скрипки с оркестром, симфония № 4, его первый балет «Лебединое озеро» и опера «Евгений Онегин». Музыкальный водопровод заработал.

Попытка Чайковского решить проблему была отчаянной и наивной до крайности. В 1877 году он женился на неуравновешенной девушке, написавшей ему любовное письмо, в котором она угрожала самоубийством, если он не будет с ней встречаться. Он сделал предложение через неделю после их первой встречи, прекрасно понимая, что физические отношения невозможны.

О, Петр! Вероятно, он сказал то же самое в ночь их медового месяца в поезде из Москвы в Санкт-Петербург. (В фильме Кена Рассела о Чайковском «Любители музыки» есть наглядное изображение обнаженной и полной оптимизма миссис Чайковской, катающейся по полу их купе. В реальности это композитор был «на грани крика», в то время как его жена оставалась в одежде и в вертикальном положении.) Эта затея мгновенно обернулась катастрофой; уже через несколько дней Чайковский был на грани полного нервного истощения. В начале октября он попытался спровоцировать воспаление легких, войдя в замерзшую Москва-реку, а через несколько дней бежал из Москвы, чтобы испытать нервный срыв под присмотром одного из своих младших братьев. Врачи рекомендовали ему никогда больше не видеться с женой, это остроумное предписание положило начало быстрому выздоровлению. Бывшая госпожа Чайковская была признана невменяемой в 1896 году и умерла в дурдоме в 1917 году.