Иван Майский - Перед бурей
с упоением. Отец во многом соглашается с Крутиковым,
но под конец со вздохом замечает:
— Да, Суворов, конечно, великий человек и великий
русский патриот. Но где они, Суворовы, сейчас? Что-то не
видно.
Крутиков тоже вздыхает, но потом гордо вскидывает
голову и тоном глубокого убеждения восклицает:
— Пусть Суворовых сейчас нет — они будут! Они
должны быть! Народ, который сто лет назад родил Суво
рова, не может оскудеть.
И з а т е м , спустя мгновение, Крутиков прибавляет уже
совсем другим, каким-то поблекшим и увядшим голосом:
— Если бы вы знали, доктор, как тошно мне иногда
бывает смотреть на все окружающее!.. На моих коллег-
офицеров, на наши порядки, на всю нашу нынешнюю во
енную систему... Я чувствую: не то, не то!.. Не то делает
ся, что нужно для создания Суворовых. А чем я могу по
мочь? Я, жалкий штабс-капитан, начальник воинской
команды в Сергиополе?
Много лет спустя, вспоминая о встрече с Крутиковым,
я невольно поражался, как этот скромный армейский офи
цер, заброшенный в медвежий угол, вдали от жизни и
культуры, так пророчески предчувствовал неизбежность той
трагедии, которая двенадцать лет спустя разыгралась на
полях Манчжурии.
Или еще одно, последнее воспоминание. Мы уже в
Верном. Партия новобранцев сдана местному начальству,
62
и отец стал свободным человеком. Больше никаких забот
у него нет. Верный — изумительно красивое место. Он ле
жит у самого подножья высокого, увенчанного вечными
снегами Александровского хребта. Его белые домики - то
нут в богатой южной зелени. Весь городок похож на
большой цветущий сад, орошаемый шумными и веселыми
горными водами.
Отец свел знакомство с врачами и офицерами местного
гарнизона. Небольшая компания альпинистов приглашает
его принять участие в восхождении на высшую точку
Александровского хребта. Предложение заманчивое, но
как быть со мной? Ведь предстоит подъем на шестнадцать
тысяч футов! Отец колеблется и сначала решает оставить
меня внизу. Я в полном отчаянии и негодовании. Я беше
но сопротивляюсь. Я клянусь и божусь, что ни в чем не
уступлю взрослым, что никто не услышит от меня в пути
ни одной жалобы. Отец, в конце концов, смягчается и, к
моему несказанному восторгу, решает взять меня с собой.
И вот мы в пути. Тяжело нагруженные разным «аль
пийским снаряжением» местной работы, мы медленно ка
рабкаемся верхом по крутым склонам хребта. Что ни шаг,
то смертельная опасность: узкие тропинки, бездонные про
пасти, отвесные скалы, исполинские, в несколько обхва
тов, деревья, перевитые южными лианами. Нижние склоны
хребта покрыты поясом густых девственных лесов, напол
ненных дикими зверями и ядовитыми змеями. То и дело
воздух оглашается какими-то странными и зловещими
криками, какой-то подозрительный шорох раздается за не
проницаемой сеткой вьющихся растений. То и дело нашей
маленькой кавалькаде приходится останавливаться, и про
водники начинают прорубать топорами дорогу через чащу
кустарников и лиан. Закинув голову, смотришь вверх на
деревья — вершины их уходят далеко в небо. Они так вы
соки и так могуч их ствол, что его не берут ни пилы, ни
топоры. Их можно только взрывать. Местные жители имен
но так и делают, сбрасывая с утеса на утес обломки взо
рванных деревьев, пока, наконец, израненные и размельчен
ные, они не докатятся силой своей тяжести до располо
женных у подножья селений.
Но вот пройдены леса. Пошли альпийские луга с пест
рыми, красивыми цветами. Ставим походные палатки и
располагаемся на ночлег. Варим на костре чай, жарим
баранину и на несколько коротких часов засыпаем до
63
рассвета. С зарей трогаемся в дальнейший путь. Но теперь
мы перестраиваемся. Кони остаются здесь, на высоте ше
сти тысяч футов, и будут дожидаться нашего возвраще
ния. Дальше им нет пути. Мы все нагружаемся «рукзака¬
ми» (конечно, местного происхождения), веревками, пал
ками, топориками и всяким иным горным оборудованием.
Теперь перед нами самая трудная часть подъема. В тече
ние долгих часов, под руководством двух опытных про
водников, мы медленно ползем все вверх и выше. Камни,
расщелины, кручи. Кручи, расщелины, камни. Бешено
мчатся вспененные горные потоки. Мрачно зияют тем
ные пасти бездонных провалов. Гудит ветер. Клубятся
сырые туманы облаков. С каждым шагом вперед все труд
нее дышать, все больше усталость. Но мы идем, идем,
цепляясь за утесы, повисая над пропастями, перепрыгивая
через расщелины. Отец подходит ко мне и немножко лу
каво спрашивает:
— Ну что, не жалеешь, что пошел?
Я смертельно устал, мне больше всего на свете хочется
упасть на землю, не итти, не двигаться и лежать, лежать
без конца. Однако я скорее умру, чем покажу это. И по
тому, слегка пожав плечами, с деланной небрежностью я
отвечаю:
— Какие пустяки! Я чувствую себя очень хорошо.
Отец понимает мое состояние и крепко берет меня под
руку. Я делаю вид, что сопротивляюсь, но в душе страш
но доволен. Так итти легче и меньше чувствуется уста
лость.
Вторую ночь проводим в глубокой щели скалы, за вет
ром, у начала ледниковой линии. Комфорта куда меньше,
чем накануне. Спим вповалку в одной маленькой палатке.
Едим холодное мясо и пьем холодный коричневый чай.
Еще до зари поднимаемся и, связавшись веревкой, всту
паем на снеговые поля. Идем долго, осторожно, то спу
скаясь в расщелины, то карабкаясь по ребрам скал.
Подмерзший за ночь снег приятно хрустит под ногами.
Дыханье выходит паром из ноздрей. Скользко. Жутко.
И вместе с тем как-то страшно весело и бодро на душе.
Рассвет отражается волшебными переливами по снеговым
вершинам. Горят ярко-красным огнем макушки гор, лило
вые тени наполняют впадины и провалы. Все выше, все
выше. Все ближе, все ближе к цели. И вот, наконец, мы
на самой вершине.
64
Какая величавая, какая изумительная картина!
Перед нами, на север — бесконечная даль широкой раз
ноцветной равнины, которую мы пересекли на пути к Вер
