Иван Майский - Перед бурей
На маленькой песчаной площадке стоит почерневшая от
времени деревянная будочка. Входим внутрь. Перед нами
небольшой круглый водоем в три-четыре аршина в попе
речнике. Вода чистая, как хрусталь, и глубина ее, на пер
вый взгляд, не превышает двух аршин. На дне водоема
мелкий желтый песочек. Он кажется твердым, и невольно
тянет прыгнуть в воду и пощупать его ногой. Присматри
ваюсь внимательно и подозрительно ко дну—песок, как пе
сок. Ничего необыкновенного. Только, если уж очень при
стально смотреть, кажется, будто бы от центра песчаного
дна к периферии одна за другой прокатываются легкие,
едва уловимые песчаные волны. Но, может быть, это
только кажется?
59
— Вот и «чудесный колодец», — говорит старшина. —
Попробуйте бросить в него камень.
Я торопливо хватаю с земли небольшой осколок гальки
и бросаю в водоем. Осколок падает на дно и мгновенно
исчезает где-то в глубине, подо дном. Отец и командир
партии следуют моему примеру — результат получается
тот же.
— Принесите из лагеря веревки, — командует офицер.
Появляются веревки. Офицер приступает к промерам.
Одну веревку привязывают к другой, к концу подвешива
ют тяжелый камень, как грузило. Размахнулись и бросили,
Пятидесятисаженная веревка ушла под песочек водоема
и дна не достала. Старшина с удовлетворением смотрит
на колодец, который его не выдал, и убежденно прибав
ляет:
— Не родился еще человек, чтобы до дна достал! Этто
много сюды приезжало народов и пробовало, вот, как вы
же, да все бестолку.
Старик запирает деревянную будку, а мы возвращаемся
в лагерь, оживленно обсуждая только что виденную за
гадку природы...
Или еще. Мы ночуем у самого берега озера Балхаш.
Озеро огромное — верст четыреста в длину и от двадцати
до пятидесяти в ширину, точно огромная гусеница, вытя
нувшаяся с запада на восток. Теперь район озера Бал
хаш — крупный индустриальный центр, выросший по ма
новению волшебного жезла сталинских пятилеток. Тогда,
полвека назад, здесь была пустыня, и низкие берега озе
ра были покрыты густыми зарослями исполинского трост
ника, в которых водились кабаны и тигры. Глубокая ночь.
Лагерь спит здоровым, крепким сном. Часовые с трудом
преодолевают дремоту...
Вдруг ночную тьму резко разрывает грозно-могучий не
человеческий рык. Еще раз! Еще раз! Рык приближается.
Рык становится все громче, все страшнее. Это тигр.
Лагерь мгновенно оживает. Перепуганные новобранцы
вскакивают с постелей и начинают метаться между палат
ками. Им, омским, тобольским, тюменским парням, ни
когда не приходилось встречаться с тиграми. Волк, мед
ведь, росомаха — другое дело. Но тигр! Большинство из
них до сих пор о таком звере даже и не слыхало.
Я тоже просыпаюсь и в рубашке выскакиваю из палат
ки. Тигр? Где тигр? Ведь это так страшно и так захваты-
60
вающе интересно. А тигр между тем бродит в ночи где-то
тут, совсем близко. Его грозный рык, от которого душа
замирает, слышен то здесь, то там. Кто-то из солдат да
же утверждает, что он видел его собственными глазами
вот только что, вот в «эфтом самом месте».
— Зажечь костры! — приказывает командир партии.
Через минуту в разных концах лагеря вспыхивают огни.
Еще мгновение — и они вспрыгивают длинными языками к
небу, бросая красные отсветы кругом. Тигровый рык вновь
прорезает воздух, но уже слабее, чем раньше. Еще и еще.
Но слышно, что звуки не приближаются, а удаляются.
Тигр увидал огни. Тигр уходит в камыши. Встревоженный
лагерь понемногу успокаивается и затихает...
Или еще. Дневка в Сергиополе. Нашу партию встречает
начальник местной команды штабс-капитан Крутиков. О н —
высокий блондин с голубыми глазами. На вид ему лет сорок.
Крутиков держится прямо, по-военному, движения его
точны и энергичны. Но на лице, как-то не совсем гармо
нируя с внешностью и выправкой, лежит печать мысли и
раздумья. Крутиков имеет репутацию хорошего офицера,
но Крутиков не совсем обычный офицер.
Вечером Крутиков приглашает к себе в гости началь
ника нашей партии и моего отца. С отцом, конечно, иду
и я. Крутиков живет на окраине городка, в небольшом
деревянном доме, со всех сторон окруженном прекрасным
садом с полуюжной растительностью. Дом чистый, крепкий,
уютный, и от всего его вида, от всей его атмосферы несет
какой-то странной и непонятной в этих диких местах ин
теллигентностью. Сразу после ужина начальник нашей
партии исчезает, отговорившись какими-то неотложными
делами, а мы с отцом остаемся в гостях. Слегка выпив
ший, Крутиков становится откровеннее и разговорчивее.
Он приглашает нас из столовой в свой кабинет. Отец, вой
дя в кабинет, вдруг останавливается в сильном изумлении.
Действительно, картина не совсем обычная для квартиры
скромного штабс-капитана той эпохи, да еще в обстановке
далекого сибирского захолустья: все стены кабинета густо
заставлены книгами — большими и малыми, толстыми и
тонкими, в красивых переплетах и в простой бумажной
обложке.
— Какая у вас большая библиотека! — невольно выры
вается у отца.
61
— Да, кое-что есть, — с какой-то скромной гордостью
откликается Крутиков и затем, точно извиняясь, прибав
ляет: — Это, знаете, моя страсть... Книги... Сгустки чело
веческой мысли... Что может быть прекраснее и поучи
тельнее этого?
Библиотека сразу располагает к Крутикову моего отца,
который тоже любит книги и тоже интересуется работой
человеческой мысли. Беседа быстро переходит на более
интимные, дружеские тона. Оказывается, Крутиков — воен
ный историк, конечно, любитель-историк, но знающий, на
читанный, с твердыми взглядами и красочными оценками.
Он много говорит о прошлом России, об ее вековой борьбе
за существование, об ее все выносящем народе и об ее ве
ликих полководцах. Особенно часто он упоминает Суворо
ва — имя, которое я до того не слыхал. О Суворове Кру
тиков говорит с величайшим уважением, с восторгом,
с упоением. Отец во многом соглашается с Крутиковым,
