Иван Майский - Перед бурей
остановок для отдыха. По приходе на стоянку разбивали
палатки, варили обед, занимались всякими текущими дела
ми и с петухами ложились спать, расставив на ночь часо
вых. На дневках мылись, чистились, чинились, приводились
в порядок, а по вечерам лихо отплясывали в кружке под
забубённые звуки гармоники. Во время марша хором пели
разные солдатские песни. Из них мне больше всех запо
мнилась одна, начинавшаяся словами:
Черная галка.
Чистая полянка,
Ты же, Марусенька,
Черноброва,
Чего не ночуешь дома?
Звуки песни кружились в воздухе, наполняли простран
ство, лились над степями и горами и постепенно замирали
где-то вдали.
Наш путь шел сначала пустынными местами от Семипа
латинска до Сергиополя, потом мы двинулись на Копал и
оттуда к Верному. Чем южнее мы спускались, тем инте
реснее, разнообразнее, богаче становилась природа. Мы
миновали озеро Балхаш, пересекли ряд бурно-вспененных,
скачущих, как дикие кони, горных рек — Аксу, Коксу,
Каратал, Алмаатинка. Мы прошли чудные горные долины,
перевалили высокие хребты, спустились к течению реки
Или, бравшей начало на китайской территории. Мы виде
ли на пути великолепные фруктовые сады, бесчисленные
бахчи с огромными сладкими арбузами, красивые южные
цветы, леса, перевитые лианами. А солнце! Такого солнца,
яркого, горячего, победоносного, мы, бедные северяне, ни
когда не видали. Все это поражало воображение, рождало
в голове тысячи вопросов и впечатлений.
Вместе с отцом я имел, конечно, полную возможность
ехать все время в повозке. Однако я и не подумал вос
пользоваться этой привилегией. Куда там! С первого же
дня похода я решил быть «настоящим солдатом». С разре
шения Степаныча, я рядом с ним шагал во главе колонны
новобранцев. Сначала было трудно. Хотя я был здоровый
мальчик, но все-таки проходить по 20—25 верст в день
оказывалось не под силу. Поэтому полперехода я шагал,
а полперехода сидел в повозке. Однако постепенно я стал
привыкать и мало-помалу так втянулся, что к концу пути
мог почти поспорить с любым солдатом. Это была хорошая
школа, и, должно быть, отсюда ведут начало мои любовь
54
и уменье ходить пешком, которые я сохранил на всю по
следующую жизнь. Я научился всем повадкам новобранцев
на марше, раскачивался, как они, махал руками, как они,
и даже сплевывал на сторону сквозь зубы, как это умел
делать правофланговый парень из Туринского уезда Карта¬
шев, с которым я особенно подружился во время похода.
На остановках я тоже больше вертелся среди солдат, слу
шал их разговоры, песни, сказки и обед из солдатского
котла предпочитал «офицерскому» обеду, который военный
повар готовил специально для командира партии и для
отца.
Да, это было чудное время! Это было совершенно изу
мительное приключение для девятилетнего мальчика, толь
ко что начинавшего открывать глаза на мир. Я почти пер
манентно находился в состоянии какой-то радостной эк
зальтации. Я просто захлебывался от яркости и обилия по
лучаемых впечатлений. Но мир, который представал пред
моим детским невинным взором, был пестрый мир. В нем
было много света, но в нем были также и тени. И теней
этих было немало.
Помню, во время дневки в Копале местный гарнизон
решил развлечь нашу партию чем-нибудь необыкновенным
и разыграл в ее честь популярную в то время в армии
пьесу «Царь Максимилиан». На крохотной сцене, в душных
казармах, в сорокоградусную жару, в течение двух часов
дико кричали, топали и дрались «военные артисты». Все
роли исполнялись мужчинами. Сам «царь» и все его при
дворные были одеты в какие-то совершенно фантастиче
ские формы, звеневшие бесчисленными побрякушками при
каждом движении героев. Из-под голубого платья «цари
цы Эльвиры» выглядывали густо пахнущие дегтем солдат
ские сапоги. Я забыл сейчас содержание пьесы, но помню,
что даже у меня, девятилетнего мальчика, оно вызывало
недоумение своей нелепостью. К этому прибавлялось еще
исполнение Я никогда не забуду, как в одной из сцен
громадно-уродливый «царь Максимилиан», хватаясь за
саблю, грозным голосом кричал своему сопернику:
Не подходи ко мне с отвагой. —
Не то посмотришь, как проколю тебя я шпагой,
Глядя на оную в скобках!
На самом деле возглас «царя Максимилиана» кончался
на второй строчке, после которой в скобках стояла ремар-
55
ка: «Глядя на оную». Солдат-артист, однако, не отделял
текста от ремарки и с завидной добросовестностью произ
носил все вместе.
— Какая глупая пьеса!—сказал отец, когда мы возвра
щались с представления в свою палатку.
Шедший с нами офицер местного гарнизона с презри
тельным смехом откликнулся:
— Дуракам лучше не надо.
Я был поражен в самое сердце.
«Дуракам! — думал я, шагая рядом со взрослыми. —
Значит, он всех солдат считает дураками? Как бы не так!
Мой Карташев совсем не дурак. Он умеет так хорошо
рассказывать и петь песни. И другие солдаты тоже не ду
раки. Почему же он всех солдат зовет дураками?»
Я не мог тогда найти удовлетворительного объяснения
для слов офицера, но я запомнил их. и мне показалось,
что они скрывают за собой какую-то тяжелую, мне еще
непонятную тайну.
А вот другой случай. Обычно на дневках Степаныч и
«дядьки» занимались с новобранцами «словясностью». Это
было нечто вроде тогдашней «политграмоты», которую
царское правительство старалось вбить в голову каждому
солдату. Собрав вокруг себя на лужайке тридцать-сорок
человек, Степаныч начинал их обучать своей премудрости.
— В чем состоит долг солдата? — громовым голосом
кричал он, свирепо глядя на своих слушателей.
И затем отвечал:
— Долг солдата состоит в том, чтобы, не жалея жи
вота своего, бить врага внешнего и внутреннего.
А все новобранцы должны были хором повторять и за
учивать на память этот ответ.
Потом задавался вопрос:
— Что есть знамя?
И дальше следовал ответ:
— Знамя есть священная хоругвь.
И все опять должны были повторять за Степанычем и
