Иван Майский - Перед бурей
ному: зеленые пятна лугов и лесов, голубые блики озер,
желтые заплаты сыпучих песков. Равнину рассекают в раз
ных направлениях темные цепи хребтов, которые мы
перевалили. Их остроконечные очертания, их причудливой
формы вершины мреют в синеватой дымке утра. Город, из
которого мы пришли, кажется с этой высоты маленькой
кучкой ласточкиных гнезд, чьей-то озорной рукой брошен
ных у самого подножья хребта.
Перед нами к югу, глубоко внизу, темные воды Ис
сык-Куля, а там дальше — синевато-розовые, горящие в
утренних лучах цепи, и цепи, и цепи гордых, могучих сне
говых гор, постепенно переходящих в исполинско-велича¬
вые массивы Тянь-Шаня.
И тишина! Какая тишина! Девственная, предвечная ти
шина, которая еще не знает шума, создаваемого человеком.
Тишина, которая сама звучит и покоряет душу.
В последующей жизни мне не раз приходилось бывать
на верши ах гор: в Альпах и на Кавказе, в Японии и на
Алтае, в Монголии и Скандинавии. На этих вершинах то
же была тишина. Но никогда больше я не переживал ни
той глубокой полноты, ни того несравненного звучания ти
шины, которые я испытал на вершинах Александровского
хребта. Тишина ли тут была другая, я ли сам был дру
гой, — н е знаю...
Домой из Верного мы возвращались на лошадях. Все
две тысячи верст в обратный путь мы сделали «на пере
кладных», то есть меняя коней и повозку на каждой поч
товой станции. Отец сильно торопился, и потому мы ехали
днем и ночью. Я был до такой степени переполнен впечат
лениями минувших двух месяцев, что почти ничего уже
больше не мог воспринимать. В дороге л очень много
спал. Часто ночью бывало я вдруг проснусь на мгнове
ние, проснусь ют какого-либо особенно резкого толчка,
приподымусь, открою глаза, прислушаюсь... В небе горят
яркие звезды... Колокольчик под дугой равномерно звенит,
разбрасывая во мраке мелодичные трели... Отец храпит
рядом со мной... Ямщик заливисто посвистывает на облуч
ке... И снова я проваливаюсь в глубокую тьму: крепкий
молодой сон сковывает мои веки...
На десятый день мы, наконец, добрались до Омска.
65
Когда я переступил порог дома, мать, всплеснув руками,
воскликнула:
— Ваничка, как ты изменился! Ты стал совсем другой!
Мать была права. Дело было не только в том, что я
вытянулся, похудел и загорел до черноты. Важно было то,
что за время путешествия я сильно вырос духовно, я стал
больше понимать и глубже чувствовать. Самое же главное
состояло в том, что тут л впервые близко столкнулся с
народом, с крестьянской массой, с серой солдатской «ко
былкой». Это столкновение оставило в моей душе неизгла
димый след и заронило в мое сознание семена того уваже
ния и той симпатии к народным низам, которые в после
дующие годы принесли столь богатые плоды.
7.
В ПЕТЕРБУРГЕ
Осенью того же, 1893 года вся наша семья переехала
в Петербург. Произошло это таким образом. Отец получил,
как гласила в то время официальная формула, «команди
ровку в Военно-медицинскую академию для усовершен
ствования в науках». Такая командировка продолжалась
два года. Не было никакого смысла на столь долгий срок
разбивать семью на две части. Поэтому родители мои ре
шили ликвидировать свой омский «очаг» и всем домом пе
реселиться в столицу. Сборы по разным причинам затяну
лись до глубокой осени, и когда был назначен примерный
срок отъезда, оказалось, что река Тура, на которой стояла
Тюмень — ближайший к Омску железнодорожный пункт,—
сильно обмелела и перестала быть судоходной. Добирать
ся до Тюмени (свыше шестисот верст пути) теперь прихо
дилось уже на лошадях. Предприятие это было не из лег
ких. Стоял конец сентября — время очень позднее по си
бирским условиям. Лили осенние дожди, дороги преврати
лись в непролазное болото. По ночам начинались легкие
заморозки. Семья наша состояла уже из семи человек,
причем самому младшему ее члену, брату Михаилу, едва
исполнился год. Вещей и багажа с нами было немало.
Собственных экипажей у нас не имелось, поэтому ехать
приходилось на перекладных, как незадолго перед тем мы
с отцом возвращались из Верного. Это означало, что через
каждые тридцать-сорок верст надо было в любую пого
ду перегружать всю семью, со всеми ее чемоданами и тю-
ками, из одной повозки в другую. Перспектива была не из
веселых. Но ехать было надо, и мы поехали.
В нашем распоряжении были две большие крытые по
возки, носившие в то время название тарантасов. В перед
нем тарантасе помещались отец, мать и четверо младших
детей — две сестры и два брата. В заднем сложены были
все. вещи, и на них сидел денщик. Я на правах «большо
го» тоже был приписан ко второму тарантасу и
имел там свою постоянную резиденцию. Однако в пути,
когда мне становилось слишком скучно, я нередко от
правлялся «в гости» в переднюю повозку. Ехали мы мед
ленно. Скакать так, как мы с отцом скакали по пути от
Верного до Омска, делая по двести верст в сутки, теперь
не было никакой возможности. Двигались только днем.
На станциях подолгу стояли: варили обед, кормили детей,
маленькому Мише то и дело давали слабительное. Счита
лось удачным, если в сутки проезжали семьдесят-восемь¬
десят верст. К тому же небо все время было хмурое,
дождь почти не переставал, и лошади вязли в грязи по
колено. Это, конечно, еще больше задерживало наше дви
жение. Только на десятый день наш маленький караван
добрался, наконец, до Тюмени, и, подъехав здесь к не
взрачному зданию железнодорожного вокзала, мы почув
ствовали себя точно «в Европе».
От этой поездки глубокой осенью из Омска в Тюмень
у меня осталось одно очень яркое воспоминание, точно
прямо соскочившее со страниц рассказов Короленко.
Мы уже подъезжали к Тюмени. Оставалось всего лишь
два или три перегона. Отец торопился и на каждой остановке
подгонял ямщиков и начальников станций. Был почти вечер,
когда мы въехали в одно большое село, стоявшее на ок
раине темного бора. Отсюда начинались дремучие леса,
