Зиновий Коган - Эй, вы, евреи, мацу купили?
– Можно даже графин вина, – засмеялся Альбрехт. – Итак, власть заразила вас горячкою бегства. Плевать на твою искренность намерения «воссоединиться с тетей из Хайфы», и на твою чистоту еврейской крови, и на твою Богобоязненность, на желание кушать только трефное.
– Кошерное! – проснулся Слепак.
Все захохотали.
– Кошерное, поправился Альбрехт. – Вы помните «самолетное дело»? Кузнецова и Дымшица вели, с ними играли для грандиозного спектакля «Алия из СССР». Ведь были серьезные причины пресечь угон самолета, как только Кузнецов об этом вслух сказал.
– А на что Господь Бог? – улыбнулся Розенштейн. – На все Его воля.
– Альбрехт развел руками.
– Не исключено, Гриша. Но тебе не приходила мысль, что от тебя уже давно хотят избавиться и передать твою четырехкомнатную квартиру на Юго-Западе более достойным товарищам. Ведь получил ее ты от государства бесплатно. Время требует тебя выпихнуть не мытьем, так катаньем. А ты умирал от страха. Когда подавал документы на выезд.
– Выдавали бы комсомольские путевки, – Гриша аж привстал.
– Выдавали. В сорок восьмом году Сталин откомандировал группу офицеров в Израиль. Ну, хорошо, вернемся к первым вашим шагам. Вы отдали в ОВИР свое заявление, справки с места жительства, из военкомата, характеристику с места работы, квитанцию из банка об уплате первого взноса за визу и, наконец, вызов из Израиля. Я ничего не упустил? Итак, на вас заводят ДОПР – Дело оперативной проверки. Как говорится, в России дело чтоб начать, нужна бумага и печать. Проверили. Настал черед за МВД – не их ли вы агент, были или нет судимы.
– Между прочим, – поднял руку Щаранский, – мне в Минске рассказывал Давидович, что делается «агентурно-оперативная установка»: собирают сведения о близких родственниках, опрашивают соседей, сослуживцев.
– Возможно, – согласился Альбрехт. – Наконец материалы собраны. О вас известно как будто все. Конец? Фиг с два. Теперь за вас берется КГБ. Действительно ли родственники за границей? Пригоден или нет к вербовке? Последнюю точку поставит выездная комиссия ЦК партии. Я вас не утомил?
– Ты нас обра-а-адовал, – по-скоморошьи замахал руками Гриша Розенштейн.
– Условия отъезда, Гриша, – улыбнулся Альбрехт, – это не только сам отъезд, но и прмер для назидания другим. Есть подозрение, что примерно у каждого сотого летевшего мужчины в деле лежит обещание сотрудничать. Но это пустяк. Они уехали в свободный мир, и никто их не заставит… Разумеется, бумажка – это простая проверка перед расставанием. Главное – вы поддаетесь вербовке.
– Стоп! Стоп, тезка! – поднялся Слепак. – Мысль твоя, что нами манипулируют, меня коробит. Я сам решаю свою судьбу. Мне надоело здесь, и я хочу уехать. Таких большинство.
– Верно, – сказал Лернер. – При выезде сотен тысяч людей вступает закон больших чисел.
– Наверное это так, – кивнул Альбрехт. – Но между прочим, военкоматы умудряются свести к минимуму призыв одноногих и долгожителей старше ста лет. Когда человеческая масса фармируется не стихийно, а подчинена отбору с самого начала, закон больших чисел уже не столь неумолим. Уже необязательно ограничиваться репрессиями диссидента, можно заставить его уехать в Израиль. И потом, выезжая легально, сохраняем связь с теми, кто остался в Союзе. И смываются грани.
– Вопросов целая торба. Но что с тебя возьмешь, если все это твои домыслы, – сказал Абрамович.
– Да, мои домыслы, – улыбнулся Альбрехт.
– На евреях оттачивается инстинкт власти. В этом наша заслуга перед Россией, – сказал Левич.
– Заслуга перед нашим народом, – сказал Лернер, – если завтра наденем желтые звезды и соберемся на митинг у здания ЦК КПСС.
– Жаль, Лунца нет. Он бы у своего знакомого чекиста, будут нас арестовывать или нет.
– Брать теплое белье с собой не нужно, – усмехнулся Слепак. – Наша работа – садиться на пятнадцать суток. Вышел, отдохнул и – снова посадка…
На митинг у ЦК КПСС собралось полсотни отказников. Ледяной ветер.
– Не разбегаться, – сказал Слепак «сиротам алии».
– Замерзли, – Андурский потирал уши.
– Ну, и куда вы?
– Пирожки купим и вернемся.
– Ну, кто ж митингует с пирожками? Здесь полно западных корреспондентов.
– А мы по дороге съедим.
Пока «сироты алии» бегали за пирожками, милиция арестовала на Старой площади тридцать человек и увезла их в автобусе.
– Опоздали, – развел руками Семен Андурский. По его лицу не видно было, что он расстроился.
Январь 1977-го. Полдень. Из парадной двери синагоги по заснеженной лестнице сыпанули старики с талитами и молитвенниками под мышкой. Напротив синагоги вокруг дуба сугробы трамбовали отказники.
Для многих активистов вчера закончились пятнадцать суток ареста за митинг на Старой площади с желтыми звездами на рукавах. Отсидели свое инженеры из Минска, Киева, Вильнюса, Тбилиси, Кишинева. А сегодня они здесь.
Горка напоминала пересыльный пункт.
– Привет, Брайловский, – окликнул Слепак. – Классно выглядишь.
– Штаны спадают.
– Пятнадцать суток пошли на пользу.
– Чего не скажешь о тебе, – улыбнулся Брайловский. – Ты и в тюрьме курил?
– Но ведь, Витя. – запыхтел трубкой Слепак, – Дзержинский в тюрьме тоже курил.
– Так ты сравниваешь себя с Дзержинским?
Американские туристы шли с дарами: фотоаппараты, магнитофоны, джинсы. Щаранский размахивал большим конвертом, как флагом.
– Джимми Картер солидарен с нами!
– Ты уверен?
– Я уверен, что он наш друг.
Борьба за еврейские голоса в Америке.
– Джимми Картер кандидат в президенты Америки.
– Значит, мы что-то значим для Америки!
– Телеграмма от Картера!
Лева отыскал «сирот алии» Семена Андурского и Гарика Авигдорова.
– Кто со мной на Первомайскую в мастерскую ремонта шахматных часов?
– Я по субботам никуда не езжу, – сказал Семен.
– А сюда?
– Сюда можно. Ты коэн, твою мать. Ты должен нас благословлять в синагоге, а не ездить по ремонтным мастерским.
– Общественная нагрузка.
– Подписывайте письмо в защиту Бегуна, – к ним подошел Файн.
– Иосифа не освободили?
– Нет. Четко пишите свое имя.
– Адрес указывать?
– Не надо, вас и так найдут.
На горку поднялись чета Розенштейнов.
– Коэн, почему ты по субботам ходишь с портфелем?
– Гриша, это в последний раз.
– В последний раз в эту субботу.
– Гриша, как было в тюрьме? – спросил Лева.
– Расскажи мешореру, – сказала Наташа.
– А ты, – он улыбнулся, – только правду пишешь?
– Стараюсь.
– Ты знаешь, в камере было уйма интересных людей. Мой сосед по нарам отсидел восемнадцать лет и эти пятнадцать суток ему дали за пьяный дебош. Он их принимал, как каникулы после года вольнонаемного труда на заводе.
