Зиновий Коган - Эй, вы, евреи, мацу купили?
Но им нужно было доставить тело Раппопорта в Краснодар, где его ожидали Светлана и могила.
На черном мраморе высечен крест.
Каждый день, во все времена года на рассвете сошедшая с ума несчастная Светлана, Илья и Галя приходили на могилу Николая.
По вечерам Галя учила английский.
Лучшие мгновения
Музыка Шопена, искренняя, как падающий снег за окном, вдруг придала смысл январю. Квартира Лернера – пересечение Ленинского и Академической. Из-за золотистых обоев многолюдная гостиная словно подсолнух…
Лернер заведовал кафедрой кибернетики МГУ до подачи документов на алию. Два года назад устроил еженедельный семинар инженеров. На юбилей отказники слетелись из Минска, Вильнюса, Тбилиси, Киева, Ленинграда.
Лернер играл Шопена. Звуки пробуждали воображение, где изгой улучшал мир. Так пророк освобождал рабов от идолопоклонства.
В гостиную вынесли самовар, горку баранок и печенья. Загомонили.
– Под Эрец Исраэль море нефти, – сказал Левич.
– Ее никто не видел, – удивился Абрамович.
– Когда везде исчезнет нефть, – сказал, прихлебывая чай, Левич, – ее найдут в Израиле.
– Там даже нет воды, – грустно сказал Розенштейн. – Чем торговать?
– Мы будем продавать песок, – встрял в разговор Басин из Минска.
– Святой землей торговать?! – прикинулся Абрамович.
– Евреи, – обратился к ним Лернер, – я прошу вас всех заполнить вот эти анкеты.
– Что это даст? – спросил Абрамович.
– Как что? Свободу! Конгрессмены будут на них ссылаться, мол, Абрамович, мирный строитель, он не мог знать государственные секреты.
– Почему я не мог знать? У меня был третий допуск.
– Что увозить в Израиль?
– Лучшие мгновения.
– Бог управляет миром через законы физики.
– Упал в водопад, расслабься.
На кухне Щаранский и Липавский играли в шахматы. Липавский пожертвовал пешку и подошел к окну.
– Машины у подъезда. Не за нами?
– А ты думаешь, что «Волга» только у тебя? – Щаранский принял жертву на шахматной доске.
– Вот так арестовали Бегуна, – Липавский вернулся к доске.
– Зря ты отдал мне пешку, Саня. Через три хода тебе мат.
– Тогда я сдаюсь, – обрадовался Липавский.
На кухню вошел Лернер с анкетами. Щаранский написал на листе: «Как будем выносить анкеты из квартиры?» «Я вынесу анкеты» – написал Липавский.
– У Лернера есть что-нибудь покрепче чая? – улыбнулся Липавский.
– Я теперь пью только кошерное, – сказал Лернер, – водку могу предложить.
– Люди расходятся? – спросил Липавский.
– Какой там! – засмеялся Лернер, – Альбрехт пришел. Это теперь до утра.
– Охота им слушать всякую чушь.
– Нет, это очень забавно, – сказал Щаранский.
– Ты любишь сказочки, – голос у Липавского сделался хриплым, и он откашлялся. – Никто ему не верит. Никто никому не верит.
– Почему? – удивился Лернер. – Черт возьми, если мы друг другу перестанем верить, все к черту пойдет. У КГБ весь расчет на это.
– Нам предстоит драка, – сказал Щаранский. – Их орудие: тайна, следовательно наше – гласность.
– Подожди, Толя! – перебил Липавский. – Нет, старик, честное слово, я тебя не понимаю. Ведь нас пересажают! Ну, кто будет ссориться из-за нас с Кремлем? Чихал Кремль на всех со своей колокольни.
– Понимаешь, Саня, твои предположения небезосновательны, но мы не должны сидеть, сложа руки, и ждать, когда нас выкупят, выпустят, вывезут.
– Мы рельсы алии, – сказал Лернер. – Так получилось.
На улице из машины вылез Лазарь Хейфец.
– Разомнусь, – сказал он напарнику. – Задницу отсидел.
Он похлопал себя по плечам, приседал. Сколько можно семинариться? Они все что, бездомные? Идиоты! Эх, разуться, опустить ноги в таз с теплой водой, а потом – в постель. Но предстояло задержать Щаранского, если он выйдет с анкетами.
– На кухне свет горит, а голосов не слышно, – окликнул Лазаря напарник.
– Водку пьют, – предположил Хейфец.
– Разве евреи пьют водку?
– Во дает! А я что, не еврей? Или водку, или по пиву ударили.
– А ты бы пошел к ним. Ты ведь тоже еврей.
– Так. Будем слушать Альбрехта, – сказал Хейфец. – Бери наушники.
«Я вообще хотел начать с некой цитаты, – дрогнувший голос Альбрехта, – но цитату забрали. Стоит что-то нацарапать, как тут же появляется некто и цап-царап. Можно понять их любопытство, но к чему такая жадность? И ведь не возвращают прочитанное! Одного редактора самиздатовского журнала вызвали на допрос. «Почему ваша фамилия на обложке журнала?» – «Не имею понятия». Когда он мне это рассказал, я говорю: «По-твоему, нужно созвать международный суд по выяснению причин появления твоей фамилии на обложке? Если тебе доверили быть редактором, то почему ты должен врать? Врать некрасиво. Говори остроумно: «Вы полагаете, В. Лазарис – это я?». Наверно, следователь опешит: «А вы разве не Лазарис?». – «Нет, отчего же, я тоже Лазарис». Улавливаете юмор? Следователь, я думаю, тоже оценил бы такой ответ!
А вот еще один нетипичный случай. Слушал Кац «Би-би-си». И вдруг узнает: его коллега Каплан попросил политического убежища в Англии, а у Каца хранился портфель Каплана. Кац отнес портфель на вокзал в камеру хранения. Четыре дня мучался: а вдруг там деньги! А что еще мог хранить доцент мясомолочного института? Кац вернулся на вокзал, открыл ящик, и тут же его накрыли: «Ваш портфель?» Между прочим, менты тоже надеялись, что там деньги. Короче, Кац во всем сознался. Менты накатали телегу на Каца. И вот партийное собрание.
– Ты скрывал портфель предателя! – Каюсь. – Откуда он у тебя? – Он дал. – А для чего ты «Би-би-си» слушаешь?
Понимаете, все слушают «Би-би-си», но они не выпали из трамвая, а Кац вывалился. Ну, и выгнали его из института. Он подал документы на выезд в Израиль, и вошел в число великомучеников. В Америке на каждом перекрестке плакаты «Свободу Кацу – отцу русской алии!» И что примечательно: об его отцовстве американцы знают исключительно со слов самого Каца. Американцам нужен символ алии. И вот он: мученик, герой! А он так… ну ничего… жив-здоров. Вы меня поняли?»
– Так что там было, в портфеле? – спросил Лернер.
– Открытки с голыми бабами.
Альбрехт откинулся на спинку кресла и закинул ногу на ногу.
– Число желающих покинуть СССР растет как эпидемия из-за одной фразы: «Ваш отъезд не в интересах государства». И вот уже десятки тысяч евреев боятся упустить момент сжечь корабли, убежать от постылой жизни. Душу терзает страх перед неизвестностью, но как пьянит чувство предвкушения новизны.
– Володя, тебе поставить графин с водой? – тонкие губы Лернера вытянулись.
– Можно даже графин вина, – засмеялся Альбрехт. – Итак, власть заразила вас горячкою бегства. Плевать на твою искренность намерения «воссоединиться с тетей из Хайфы», и на твою чистоту еврейской крови, и на твою Богобоязненность, на желание кушать только трефное.
