Зиновий Коган - Эй, вы, евреи, мацу купили?
дования в СССР. В.Рубин должен был после отъезда из СССР провести в США соответствующие консультации по этому вопросу и известить А. Лернера… И хотя были возражения против сбор таких сведений, поскольку это уже являлось явным шпионажем, А. Лернер, тем не менее, поручил А. Щаранскому и другим организовать получение такой информации и переправить ее за границу… Я убедился также в том, что под личиной борцов за «права человека» маскируются авантюристы, стяжатели, главная цель которых состоит в том, чтобы за счет устраиваемых провокаций… создать себе рекламу. Я был свидетелем постоянной грызни за лидерство и распределение средств, получаемых из-за рубежа, между А. Лунцем, М. Азбелем, А. Лернером. Я все более убеждался, что деятельность этих прихвостней ничего, кроме вреда, советским людям не приносит, и это не могло не тревожить меня.
Я публично отрекаюсь от ранее поданного заявления о выезде из СССР в Израиль, так как считаю, что единственная Родина для меня – это Советский Союз.
С глубоким уважением,
С. Липавский.»Когда Щаранский подходил к подъезду Лернера, у дверей уже дежурила «черная волга». Толя и Лернер сделали заявление на магнитофонной кассете: «Мы не занимались шпионской деятельностью и не сотрудничали с ЦРУ. И вообще, был ли Липавский?»
Свадьба и арест
Натан Щаранский влюбился в красавицу Наташу Штиглиц на курсах иврита. Это на площади Долгорукого, в квартире Слепака. Был стимул изучать язык. После занятия бродили по Тверской.
– Мне будет жутко не хватать тебя, – сказала Наташа. Полгода назад она подала документы на выезд в Израиль. А в начале января получила разрешение на выезд.
Очередное занятие ивритом срывалось. Слепак выставил водку и вино. Членов безуспешно пытался учительским голосом восстановить порядок. Но кто его сейчас будет слушать. Все радовались, за исключением Щаранского, он терял первую свою любовь.
– Я предлагаю тебе на мне жениться, – улыбнулась Наташа. – Идем завтра в ЗАГС. Так мне будет легче за тебя бороться на Западе.
Они шли по морозной Тверской. Он взял ее за руку, она крепко сжимала ее.
– Оглянись, – сказал Толя.
Она обернулась. Двое тренированных андропоидов плелись сзади.
– Меня арестуют при входе в ЗАГС.
– Мы уже муж и жена перед Богом и перед людьми.
– Госпожа Штиглиц, я предлагаю вам хупу.
– Я согласна, у меня есть семь дней до отъезда. Что нужно для Хупы?
– Ктуба, грамотный невредный еврей и бутылка вина. Ах да, еще кольцо.
– Или кольца?
– Только кольцо для невесты.
– Несправедливо.
– Как раввин скажет, так и будет.
Последовавшие за этим вечером шесть дней, шесть бесполезных дней не принесли удачи. Как только набожный еврей узнавал, что жених – Анатолий Щаранский. Он быстренько накладывал в штаны. Оставался иешиботник Хаим-Меер, он же сторож синагоги, он же переписчик Торы. Ему было 30 лет, с красными кудрями и всклокоченной бородой, синие глаза его выглядывали будто из огня.
– Ктубу нужно писать на арамейском, – сказал Хаим-Меер.
– А вы не умете… – подсказала Наташа.
– Умею. Но я не знаю, зачем.
– Я заплачу, – сказал Щаранский. – Хупа должна быть завтра.
– Арамейский, срочность, это вам выйдет в двести рублей. Но я вам говорю: нет.
– Завтра, в шесть утра. В Кривоколенном переулке. Это рядом, – сказал Щаранский.
– Нет.
– У меня самолет в три часа дня, – сказала Наташа.
– Вы оба евреи по маме? Как ваша фамилия?
– Щаранский.
Иешиботник внимательно посмотрел на Толю.
– Где-то я вас видел. Точно, по телику.
– Набавить вам за риск? – усмехнулся Толя.
– Я уже двадцать раз сказал: нет.
– Там еще будут зарубежные фотокорреспонденты.
– Нет, нет и нет!
– Пятьсот рублей.
– Как вы сказали: Кривоколенный переулок? Дом номер?
Утром следующего дня восемь мужчин, не считая иешиботника, собрались в Кривоколенном переулке на пятом этаже. – Нужен еще один еврей, – сказал Хаим-Меер, платок его был надушен жутким одеколоном, он то и дело прикладывал платок к лицу.
– У нас нет лишнего еврея. Ни лишнего еврея, ни лишнего времени, Хаим. – сказал Слепак. – Вперед, или мы набьем твою прыщавую морду. У моей Маруси есть для тебя мазь. Ну, начинай.
– Я без миньяна не начну.
– Но это же не молитва. – сказал Липавский. – Для Хупы достаточно два свидетеля.
– Сначала будет молитва, – сказал Хаим-Меер.
– Ты уверен? – спросил Щаранский.
– Я написал ктубу, а вы ее подпишете. Вы и ваши свидетели. И приготовь кольцо, Щаранский.
На столе лежали в трубочку свернутая ктуба и талит, стояли бутылка с бокалом.
Слепак с бородой ресторанного швейцара и Абрамович вышли на двадцатиградусный мороз ловить еврея. Слепое от солнца небо.
– Нам нужен еврей для молитвы, – остановил Абрамович старика с болонкой на поводке.
– Фас его! – приказал старикашка. Болонка залаяла овчаркой.
И вдруг из-за угла выбежал в распахнутом тулупе пограничника майор КГБ Лазарь Хейфец. Он потерял в метро Слепака.
– О! – воскликнул Слепак. – На ловца и зверь бежит!
– Кто зверь? – запыхавшись, остановился Лазарь.
– С нами пойдешь, раз в жизни послужишь по прямому назначению.
– Обрезание будете делать?
– А уж это как будешь себя вести, товарищ майор.
Под ослепительно-белым талитом стояли Толя и Наташа, а иешиботник Хаим-Меер освящал их любовь, которой было суждено столкнуться со звериной силой КГБ. Толя взял ее руку, надел кольцо и повторил на арамейском за Хаимом-Меером:
– Гарей ат мекудешет ли бетабаат зу кедат Мошев е Исраэль.
Такая нежная рука у нее, но она уже далеко и вся она от неизбежного. От неизбежного его печаль. Для нее тоже эта свадьба больше похожа была на Йом Кипур. Они переживали первый опыт расставания. Он знал, что суждено быть арестованным, но молил сейчас Господа пережить эту хупу, а потом и проводы любви, быть может, навсегда.
Липавский ловко откупоривал шампанское, но Хаим-Меер предусмотрительно принес прошлогоднюю пейсаховку для жениха и невесты.
Через час белая «Волга» Липавского доставила молодоженов в Шереметьево. Они шли в окружении друзей к невидимой грани разлуки. Для тех, кто оставался, – мороз, ветер и безлюдье. Всеобщий обморок одиночек…
Липавский парился в бане, голый лейтенант лил кипяток на раскаленные камни, майор Хейфец чесал свое потное волосатое тело. Полковник Зверев вошел в простыне, как римский прокуратор.
– Завтра арестуем Щаранского.
Липавский взял запотевшую кружку с пивом и выпил залпом, как застрелился.
Эта суббота, как Йом Кипур, – так тревожно на сердце у пришедших сегодня на Горку. Лернер и Щаранский пришли в окружении иностранных корреспондентов. Слепак привел большую группу американских туристов.
