Владимир Гельфанд - Дневники 1941-1946 годов
Берлинцы много и везде читают. Но что они читают? Я интересовался содержанием читаемых ими книг - ни единого всемирно знаменитого автора, даже Гёте редко попадается. Мишура всякая.
1 час ночи.
Как-то в поезде, когда я возвращался из Берлина в Вельтен, меня спросил сидевший напротив меня немец неожиданно и серьезно: "Германия будет снова большой и сильной?" От выводов я воздержусь, ибо вопрос сам столь циничен, что комментарии и ответы ничего не дадут.
В Креммене я зашел в парикмахерскую. Побрился и заглянул в отдел, где делали завивку. Там было много женщин и девушек. Электрический ток сейчас проявляет капризы, поэтому многие из них не имели возможности своевременно завить волосы, томясь в большой очереди теперь.
Стал разговаривать и, между прочим, заметил: "У вас так тепло, что здесь можно спать". Это слово молнией кольнуло всех и они, как по команде, переглянулись, улыбаясь.
16.11.1945
Выпил. Юрченко не хочет совсем портить отношений. Капитан Лебедев очень смышленый человек - он умно руководит Юрченко.
Сегодня дежурный. Не много пил, но хорошую мысль потерял безвозвратно. Пришла в голову за ужином, но сейчас тщетно силюсь вспомнить.
Опять письма отложил "до завтра". Дневального крепко предупредил на всякий случай.
Часы побил сразу из столовой.
Немка обещала прийти завтра. У нее горячая грудь и молодое, податливое тело. А я со своей жаждой ласки скоро утону в море любви или болоте пошлости. Есть только эти два выхода.
17.11.1945
Я опять в центре событий. В два часа ночи, проверив посты и изрядно выпив у Юрченко уже по второму разу, лег в одежде, пытаясь заснуть. Но было трудно, помня о своих обязанностях. Так пролежал около часа, когда в комнату постучал капитан Лебедев.
- Вставай! - провозгласил он, переступая порог и спотыкаясь при этом на обе ноги. Был пьян еще больше моего, но пришел меня будить, хотя я и не спал.
Подыматься сильно не хотелось, и я попытался уговорить его уйти к себе. Но водка разгорячила человека, сделав настойчивым и упрямым. И как это ни странно, теперь я ему благодарен за пьяную выдумку, за назойливость в прошлую ночь, и вот почему.
Едва я оделся, чтобы успокоить капитана, который доказывал мне некстати о том, что он будет начальником, что разгонит и накажет половину личного состава и что меня возьмет своим помощником, но будет требовать работы и исполнительности и многое прочее; а потому, как будущий хозяин части, он уже сейчас может требовать, чтобы я был на своем месте... На улице поднялся крик и шум. Я выбежал навстречу неизвестности, которая обернулась для меня неприятностью крупнейших размеров, со всеми остальными роковыми последствиями.
Свет потух, и в темноте я заметил не сразу начальника Базы майора Скорокина. Только по голосу догадался что это он, и поторопился (именно поторопился!) доложить и представиться ему как дежурный. С той минуты весь гнев и все гонения майора обрушились на меня так, что я и опомниться не успел до самого рассвета. А ругаться действительно следовало. Знаменательно только то, что фокусом преломления всех безобразий и нарушений внутри службы явился я, и никто иной. И, как назло, при моем дежурстве майор приехал выпивши (начальство пьяным никогда не бывает), был сердит и придирчив к всякого рода нарушениям внутри части.
В эту ночь ему бросилось в глаза все, что он раньше, по-видимому, не замечал: и паутина нескольких месяцев давности, и битые стекла, и мусор во дворе, сор в помещениях, и многое, многое еще.
Наконец, он начал проверять посты. В одном месте наткнулся на спящего красноармейца (я перед этим, когда шел в уборную, проверил посты и все было в порядке), отобрал, как водится, у него винтовку, долго ругал его и караульного начальника и затем не придумал ничего лучшего, как поставить меня на пост вместо проштрафившегося красноармейца. А мне не привыкать еще со времен офицерского полка: стал и замер, примкнув холодную винтовку к груди, как святую.
- Видите, кто стоит на посту? Офицер! - внушал он солдату. - А почему стоит? Из-за таких вот разгильдяев стоит!
Долго ругался, а когда устал, приказал карначу сменить лейтенанта и прислать на пост другого красноармейца. А того, который уснул - посадить на двое суток строгого.
Карначу влетело, что сменил меня и не доложил, а мне начальник влепил пять суток при солдатах, да еще при таких обстоятельствах, как в ту ночь.
Всю ночь не спал майор Корнеев, которому тоже попало. Несколько раз прибегал в офицерскую казарму, в столовую и просил чтоб был порядок, ибо начальник снова может прийти, так как не спит.
Наутро была совершенная тишина до тех пор, пока начальник не отоспался. Но как только он появился в расположении - снова ходуном заходило все, и суета охватила Базу. Но теперь начальник уже не кричал, а спокойно и деловито указывал на недостатки.
- Какая разница в человеке - заметил я майору Корнееву, - вчера и сегодня: небо и земля.
- Вам предстоит генеральный аврал совершить сегодня! Учтите, если не уберете всех помещений, не наведете должного порядка в подразделении - у вас дежурство не примут. Я решил начать с вас! (это мне).
И целый день шла генеральная уборка помещений.
После обеда еще одно событие доставило мне изрядно хлопот. Юрченко поругался с майором Корнеевым, и дошло до драки. Пришлось вызывать караул, но пока бойцы пришли, все утихомирилось. Я опять увлекся всеприведением в порядок и чистоту, месяцами не соблюдавшуюся на территории завода.
Однако не смотря на порядок небывалый, все было забраковано.
22.11.1945
3 часа ночи.
Женщина. Ну что с ней поделаешь? Она старше меня на три года. Полюбила меня с первого разу и так сильно, что я даже напившись, не смею умолчать об этом.
Уже два часа ночи. Я снова у себя на дому.
Ну чем виновата моя юность, что произошла война и мы очутились в Германии? А я без любви обойтись не могу, мне нужна ласка, жизнь, мне нужна любовь.
23.11.1945
Фюстенберг.
Вчерашний случай из памяти неизгладим. Женщину встретил на улице, когда было уже темно. Она шла с подругой и на вид показалась мне интересной. Обе обознались, приняв меня за другого знакомого им офицера, но я подозвал их к себе и почти без возражения привел к окну своего барака. Сам вошел в комнату, потом долго беседовал с ними через окно.
Одну, которая мне понравилась (было темно, и я не мог отчетливо рассмотреть ее лица) прижал к себе (было холодно, и у нее обледенели руки), стал согревать теплом и лаской. Другая, быстро поняв что ей надо уйти, сказала, что печальна роль свидетеля чужой любви и распрощалась. Вдогонку я заметил, что не могу любить одновременно нескольких.
Пригласил в окно, на что она согласилась после минутного колебания. Хорошего я подумать о ней не мог, в особенности после того, как она сама и первая спросила: "Ты не болен?". Было ясно, что пришла она только из полового влечения и лишена чувств и совести. Но мое мнение оказалось преждевременным, хотя упрочнялось с каждой минутой нашего разговора.
